Марковича на предмет возможных действий с его стороны. Но бывший олигарх сидел в Лондоне, ожидая решения английских властей по поводу политического убежища, и никаких действий не предпринимал, что настораживало еще больше. Однако то, как он уходил за границу, наплевав на законы, на силовые структуры, на ФСБ, на власть, сделало свое дело. Этого не смогли сделать ни чеченские боевики, ни западные бойцы информативного фронта с их многочисленной армией внутренних агентов влияния, вроде Великой Московской Девственницы. Теперь же Власть сидела в луже, от которой мерзко пахло тухлятинкой.
— Хотелось бы, — начал Премьер, — предостеречь вас от излишне решительных, брутальных действий.
— Слово-то какое. — Президент повел плечами. Всем остальным очень хотелось знать, что же увидел он там за окном. Снег, деревья с белыми обвисшими ветвями, все замерло, словно ожидая чего-то. Чего? Весны? Безусловно, романтичная картина, но какое она имела отношение к текущему вопросу? Окружение Президента впервые за много лет не чувствовало под собой прочной опоры. Новая метла не была ставленником ни одной из сложившихся политических сторон, его двинули на пост безопасники, грубо, с шумом, но настолько быстро, что среагировать никто не успел. Теперь надо было или приспосабливаться к действующему порядку, или… С уходом Липингкого денег на второе «или» уже не было. — Брутальных. Интересно, а какие еще действия вы можете предложить? Попробовать замолчать происшествие? Или, может быть, представить его как убедительную победу нашей доблестной милиции?
— Операцию вела ФСБ, — осторожно напомнил министр внутренних дел.
— Я помню, — ответил Президент, все еще глядя в окно. Где-то там, на качелях ветвей прыгала толстая ворона. — Я помню, кто вел операцию, и также я знаю, что помешало ее осуществлению.
— Но ведь никто не ожидал, что у господина Липинского…
— У гражданина…
— Что?
— У гражданина Липинского, — поправил Президент.
— Да. Извините. У гражданина Липинского будет такое вооружение.
— Очень интересно слышать такое заявление от человека, которого иногда называют главным милиционером страны. Получается, что каждый гражданин, пусть даже богатый гражданин, имеет возможность содержать небольшую армию, вооруженную по последнему слову техники, и безопасный вариант выезда за границу. Вы не читали работы Кропоткина?
— Когда-то давно, в институте…
— Перечитайте. Заодно вспомните историю Нестора Махно. Может быть, вам не чужды их идеи. Анархия, мать… Каждому олигарху по собственной армии, прекрасная адаптация старых идей к новым экономическим условиям. Анархия как свобода для избранных.
— Я не совсем понимаю…
— Вот и я не совсем понимаю, господин министр. Каким образом такой человек может выехать из Москвы, несмотря на план-перехват. Не понимаю. Каким образом он проходит через все милицейские посты? Почему он не остановлен на первом же посту ГАИ? Не понимаю. И главное, я не понимаю, почему в стране, где закон об огнестрельном оружии скорее напоминает пародию, гражданин Липинский имеет и успешно применяет целый арсенал?
— Может быть, нам нужно задуматься над тем вопросом, откуда все это взялось?
— Всему свое время, господин министр. Всему свое время. Что нам может сказать Минобороны?
Министр обороны прокашлялся. В кабинете повисла тишина.
— Ведется следствие, господин Президент. Виновные будут найдены и наказаны.
Президент покачал головой:
— Чем пользовался Липинский?
— Автоматы Калашникова, специальная укороченная модель. Газовые гранаты. И…
— Что случилось с вертолетом?
— Это… Это было «Копье-3». Переносной ракетный комплекс.
— Почему я о нем не слышал?
— Это новейшая разработка. Абсолютно новое слово в военной технике.
В кабинете снова стало тихо.
— Хорошая штука. Передайте это тому КБ, которое занималось его разработкой. И я хочу знать все каналы, по которым ЭТО может попасть в руки… бандитов.
— Хорошо.
— Но, тем не менее, остается все тот же вопрос. Что будем делать, господа?
— Расследование…
— Пусть идет своим чередом. — Президент упрямо не поворачивался, нарушая все писаные и неписаные законы этикета. Сидевшие за столом люди нервничали все сильнее. — Меня интересует другое. Что теперь, по вашему мнению, должна сделать Власть, чтобы восстановить свой авторитет, свое право на существование? Потому что Власть, которая позволяет такие выходки, не может успешно служить такому государству.
— Я не совсем уверен, что понимаю вас, — сказал Премьер. Он был ставленником прежней Власти и чувствовал буквально физически, что станет козлом отпущения. Это означало, что о своей судьбе он должен побеспокоиться сам. В его положении попытка сделаться тихим и незаметным была бы равнозначна навешенной на спину мишени. Каждый желающий подняться по карьерной лестнице метал бы в него дротики. — Исторически сложилось так, что попытка доказать свое право находиться у Власти заканчивалась или революцией, или путчем, или террором. Можно сказать, что такие действия, особенно предпринятые в момент шока, в первую очередь бьют по демократическим принципам, к которым, после стольких лет, начало склоняться наше государство. Я думаю, что это не совсем правильно. Или, может быть, я не совсем понимаю, о каких действиях идет речь?
— Не беспокойтесь, ваши демократические принципы могут спать спокойно. Я не собираюсь устраивать массовые расстрелы и расконсервировать лагеря в Сибири. Но, я надеюсь, вы понимаете, что институту Власти был нанесен сильный удар?
— Можно и так сказать.
— Надо же… А как еще можно сказать?
Собравшиеся молчали.
— Завтра изложите мне свои соображения по этому поводу. И я прошу остаться Александра Степановича Толокошина.
Когда все вышли, Президент наконец отвернулся от окна. На бледном лице ярко выделялись черные круги под глазами. Он выглядел усталым.
— Садитесь… Команда недовольна?
— Смеетесь? Команда в панике. Будете менять?
— Буду, — кивнул Президент. — Не сразу, но буду.
— Если не сразу, то следовало бы с ними быть помягче. Они сейчас вместо того, чтобы дело делать, начнут себе дорожки мостить. Куда-нибудь к Липинскому под крыло.
— Пусть мостят. Когда-нибудь мы и до Липинского доберемся, и до всех этих… орлят. Чем раньше убегут, тем меньше от них вреда будет.
— А пользы?
— Так ведь и так ее нет… Если честно, то мне сейчас страшно хочется устроить чистку рядов и массовые расстрелы.
По вытянувшемуся лицу Толокошина Президент понял, что шутка не удалась.
— Шучу я, шучу. Все тут так боятся, что пострадают эти «демократические ценности», что даже шуток не понимают. Знаете, что мне это все напоминает? Еврейский вопрос.
— В смысле?
— В смысле, ситуацию, когда шутить, сколь угодно остро, можно над любой национальной идеей, кроме еврейской. Любые острые шутки на эту тему получают штампы: «фашизм», «национализм», «антисемитизм». Доходит до смешного. Фильм еврейского режиссера, «Кадиш», тоже назван антисемитским. Хотя сам режиссер утверждает, что не сказал в нем ничего, кроме правды.
