- Левольверты мы искали! - пискнул Борис. - Чтоб государя не стрельнули, понятно?
- Молчи, дурак! - крикнул Редькин.
Филя притопнул обутой ногой, взял в руки второй опорок и обмер: под ним оказалась монета - новенький серебряный полтинник с непривычным для глаз ликом. Филя вспомнил, как на днях Сашка с Вязьмы принес и всем показывал такой полтинник. Да тот самый и есть, других Филя не видел: новый бородатый царь и буквы по бокам двумя дугами - справа 'Б. М. НИКОЛАЙ II ИМПЕРАТОРЪ', а слева 'И САМОДЕРЖЕЦЪ ВСЕРОСС.' Вспомнил Филя, как бережно Сашка замотал полтинник в новую ж портянку, как открыл он свой фанерный сундучок (изнутри оклеен газетным листом с образами корсетов - барышни без платьев в изгибах таких и сяких), спрятал полтинник туда и закрыл сундучок на ключик.
Филя стал надевать второй опорок, но вдруг замер, выпучил глаза и крикнул, глядя в дальний угол, на лампадку под ликом Николая-угодника:
- Мать честная!
Перелыга, Редькин и Борис метнулись глазами в ту же сторону. Филя прыгнул к выходу, повалил, не глядя, за собой переносную жестяную печку и выбежал на улицу. Из казармы донеслось железное громыхание, следом послышались матюги Редькина и Перелыги. За спиной Фили теперь стучали добротные яловые сапоги.
- Стой, Филька! Честью прошу! Стой, падло!
Мануфактуру окружала белая, хорошо заметная в темноте каменная стена, и Филя бежал к ней. Мгновение - и вот, обдирая поддевку и руки о штофные осколки, нарочно по верху стены натыканные, он перевалился на другую сторону, напоследок сунув каблуком в чье-то запретно-мягкое рыло: чвырк! За стеной матерно взревел Перелыга. Пёс с ним, неполным червонцем, что по рублику, полтиннику Филя зарывал под этой же стеной изнутри! Он еще вернется!
Филя выскочил из переулка и тут же попал в толпу, плывшую по Мещанской к Сретенке. Только его там и видели.
- Не говорите мне о Власовском! - завизжал антрепренер увеселительной части Форкатти. - Я уже имел с ним дело!
За круглым столом в кабинете антрепренера сидели доктора Анриков и Рамм. Анриков помешивал ложечкой чай, Рамм сумрачно глядел на живот Форкатти, но, судя по его взгляду, был далеко отсюда.
Врачебный амбуланс находился тут же, в помещениях театра номер 1, который принял у себя все посторонние учреждения, занятые в народном празднике. В суете ключ от амбуланса был потерян и оба врача, так и не сумев попасть внутрь, воспользовались приглашением антрепренера и зашли выпить чая.
Беседа началась с обсуждения небывалой толпы, скопившейся за площадью гулянья по явному недосмотру полиции. Помянули недобрым словом обер-полицмейстера - это и вывело из себя Виктора Людвиговича Форкатти, который и без того обливался потом из-за выпитого чая, усталости и своего холерического темперамента. Анриков про себя отметил мешки под глазами немолодого антрепренера, специфический запашок его тела, манеру совать ладонь под жилетку и прикладывать ее к спине чуть выше поясницы - девять против десяти, что почки.
- Весной, представьте, догадал меня черт пожаловаться генералу Иванову, заместителю Бера. До нас дошли тогда слухи, будто пьесы, которые мы собирались дать на этом гулянье, похитил Черепанов, содержатель 'Скомороха'. Знаете, театр 'Скоморох' на Девичьем поле? Вот он самый. Из тех театриков, в которые публикум ходит обед переваривать. И собрался будто бы Черепанов эти пьесы у себя поставить. Но помилуйте, господа! Это же государственное дело, и пьесы тоже государственные! А их в какое-то глумилище волокут и там ставить собираются! Черт знает что! В общем, встречается Иванов Павел Максимович с этим Власовским и между прочим просит его повлиять на Черепанова. Только повлиять, господа! Словечко замолвить! О, черт!
От вновь пережитого волнения Форкатти вскочил, как ужаленный, и принялся ходить взад и вперед. Электрическая лампочка под потолком не рассеивала сумрака, но доктор Рамм, наконец, разглядел рисунки, украшавшие жилетку Форкатти: это были лошадиные головы.
- В общем, неделю спустя приходит к нам труппа Черепанова всей гурьбой и просится на службу, потому что хозяин разорен. Хотя раньше они к нам на премьеры являлись специально, чтобы освистать их. Представьте, господа! Ваш Власовский ободрал его, Черепанова, как липку, а еще избил и при этом разве что из Москвы не выслал. Ну сами посудите, какого я теперь мнения о Власовском? Да и о себе самом тоже, черт бы меня побрал! Ну кто б мог подумать! Я-то в Москве человек чужой, Павлу Максимовичу по- товарищески, просто пожаловался. А он - к Власовскому! Ну зачем же так сразу? Можно подумать, этот Черепанов мне конкурент и соперник! Можно подумать, я брату моему сторож и держиморда!
Суровый Рамм - в глазах его мерцало мрачное сочувствие - покивал головой.
- Эти казенные люди только и умеют, что затрещины раздавать направо и налево. Вот и все, что они умеют! - жаловался Форкатти. - Сил моих нет! Больше я в такие дела не влезаю. Окончится коронация - на юг уеду. Вон из этой Москвы, от этих Власовских, и поскорее! У меня в Одессе антреприза, в Тифлисе, в Кисловодске. В источниках купаться буду, до ста лет доживу, как мой дедушка. Но кушайте же чай, господа! Почему вы чай не кушаете? Кофе, пожалуйста! Сливки, калачи... Господи, пресвятая Богородица! - Форкатти перекрестился пятью перстами. - Вы видели толпу возле буфетов?
Доктор Анриков кивнул:
- Превосходит, полагаю, все ожидания! Это что-то страшное.
- Превосходит, да не мои, господа! - воскликнул Форкатти. - В ту коронацию, я ее прекрасно помню, толпы, собственно, и не было. Ее цепочками солдат издалека разделили, и все спокойно прошли. А еще раньше, с вечера, Козлов, тогдашний полицмейстер, там военные оркестры расставил, в разных концах поля. Они всю ночь играли, и каждый к себе часть толпы притягивал. Умно! И потом, я Беру еще весной говорил: четыреста тысяч гостинцев будет мало, сделайте хотя бы пятьсот. А он мне говорит: 'Не в моих силах'. Хорошо, хоть цирк по моим замечаниям переделали, а то в прошлую коронацию там амфитеатр обрушился. И потом, опять этот Власовский! Я с ним в апреле встречался, рассказывал, как в ту коронацию народ после гулянья театры поджигать начал. 'Не беспокойтесь', - говорит, - 'всё будет в полнейшем порядке'. Вот тебе и порядок! Господи, пресвятая Богоматерь, спаси и сохрани! Ну почему, почему афиши только сегодня расклеили? Да что там расклеили - днем только печатать кончили! Пожелай кто распустить слухи про эти чертовы билеты лотерейные, лучше не придумал бы! Когда их читать, эти афиши? Ночь уж на дворе! Да к тому же у нас из пяти чтецов четверо неграмотны!
Рамм снова покивал головой, взял из хрустальной вазочки печенье и принялся его жевать.
- Я час назад эту толпу к буфетам смотреть ходил - продолжал Форкатти, платком вытирая пот с черепа - обритого и рыхлого, будто вылепленного из манной каши с маком. - Я, знаете, не трус, но у меня душа в пятки ушла. Ладно, со стороны шоссе - там народ так саженей на пять от буфетов отстоит. Тесно, но ничего. А вот на поле... Толпа несметная! Толпа, толпа, толпа! Ничего, кроме толпы, куда глаз ни глянет! Клики, шум, огнища, свистки... И знаете, гул какой-то странный стоит! Всю жизнь с публикой дело имею, а такого гула не слыхивал! Это что-то страшное, господа! Страшное! Страшное!!! Господа, может, ликера? Мятный, из Марселя пароходом привез!
Дверь кабинета отворилась. Вошел карлик в огромном тюрбане, восточном халате и с бородой, крест-накрест обмотавшей его тело и и заправленной, наконец, за серебряный кушак. Тюрбан оказался ниже ручки, за которую держался вошедший, отчего докторам сначала и померещилось, будто дверь открылась сама по себе.
- Витя, доктора у вас? - спросил карлик голосом обычного, вполне рослого человека. - Там больную барышню принесли!
Анриков и Рамм встали.
- Ну, с почином, господа! - воскликнул Форкатти, тоже вставая. - И что, срочное пособие подать требуется?
- Без чувств девка - ответил карлик. - Витя, у вас волос дубом встанет: ее солдаты покамест к себе положили. Говорят, в толпе задавили, у буфетов.
- Немедля в дамскую уборную! - крикнул Форкатти, надевая смокинг и выходя вслед за докторами. - Да хоть и к Людмиле! Немедля! Ишь, чего придумали! Да где их командир?
