Командир - подпоручик Беляков - шел по коридору. Под его началом солдаты и несли девицу.
- Сюда, ко мне! - крикнула с порога своей уборной артистка в русском костюме, кокошнике и с папиросой, зажатой между пальцами. - Да осторожнее, мужланы! Это что ж, в Москве обморочных всегда лицом вверх носят?
Девицу внесли и положили на плетеный из лозы сундук, с которого актриса сбросила целую гору одежды. Анриков расстегнул ситцевую кофту на груди девушки, Рамм развязал и снял платок, плотно облегавший ее голову. Лицо девушки было весьма загорелым, но даже при тусклом освещении оно поражало бледностью. Анриков опустился на колени, сдвинул в сторону обнажившуюся высокую грудь девицы и припал ухом к ее грудной клетке.
- Ударов сорок, не больше. Господа, принесите воды!
Анриков осторожно ощупывал ребра девушки.
- Два, три... четыре. Четыре ребра сломано. Рамм, что у вас?
Рамм, державший тяжелую руку девицы, задумчиво рассматривал ногти на ее пальцах - синие, изуродованные неженским трудом, загибавшиеся не внутрь, а наружу:
- Порок сердца, несомненно. 'Барабанные палочки', смотрите... Как она вообще жива осталась? И почему на ней вся одежда мокрая? Как из реки. Странно.
- Ингегерда Олафовна, вы хоть папироску потушите! - крикнул Форкатти, размахивая над лицом девушки реквизитным веером. - Ей, полагаю, свежий воздух нужен, а не дым! Кстати, сколько вас просить можно, чтобы вы этот 'Крем' не курили! А вы, Семен Яковлевич, извольте отойти от барышни подальше! Или хотя бы чалму снимите! А то она, как очнется, при виде вас, пожалуй, снова в обморок упадет!
- Витя, мне больно слышать ваши горькие слова! - сказал карлик, снимая тюрбан. - Меня Костанди рисовал, ему за меня в Париже на выставке медаль дали. За обратную сторону красоты.
- Все мужчины вообще могут удалиться - произнес Анриков, не оборачиваясь. - Но где же вода?
- Ах, сейчас... Господи, только в самоваре! - воскликнул Форкатти. - Солдаты, у вас есть вода?
Солдаты в коридоре застучали сапогами.
- Господи, даже воду в баки налить не успели! - проговорил Форкатти, прижав кулаки к вискам. - О чем они думали, эти господа? Столько денег издержали, а мы воду из военного лагеря ушатами носим.
Какой-то унтер-офицер уже протягивал Анрикову стакан, который ему приходилось держать по-женски грациозно, чтобы не пролить ни капли.
Анриков набрал в рот воды и прыснул в лицо девушки.
Та открыла светлые, почти белые глаза. Сознанием и ужасом они стали наполняться одновременно.
- Тонька! - прошептала девушка, глядя на Анрикова. - Тонька где? Сестренку мою не видали, барин? Семь годков... Юбка синяя у ней, а в руке корзинка. Тонька! Тоня-а-а-х-х-х-х...
- Да черт бы побрал этих... - нарушил Беляков воцарившуюся было тишину. - Этих...
- Давайте всё же выйдем - взял его под руку Форкатти. - Что там полиция?
- До сих пор не пришла - мрачно ответил Беляков, вырывая у Форкатти свой локоть. - Мы уже звонились в контору обер-полицмейстера с просьбой прислать казаков и городовых. Позже опять соединялись. Да еще днем, в пятом часу телеграмму отправили.
- И что же?
- Ничего! - сказал Беляков. - То есть совершенно ничего. Нигде Власовского нет, одни секретари. Обещают передать, но результата никакого... Черт, я и сам понять ничего не могу! У нас тут такое, а полицмейстер на парадном спектакле в Большом. Звоню туда, требую немедля позвать, а мне отвечают: 'Он в креслах сидит, ждите двадцать минут'. Звоню двадцать минут спустя, а его и след простыл. Сейчас пойдем звониться еще раз. Спасибо за гостеприимство, Виктор Людвигович. Забираю последних солдат и уходим.
- Уходите? - испуганно вскинул брови Форкатти.
- Да, к буфетам.
- И что же, никто тут не останется?
- Никто. Караул снимается - по уставу все должны уйти.
В коридоре снова послышался тяжелый топот. Беляков оглянулся: четверо солдат, не выпуская ружей, несли еще одно тело.
- Мальчонка, ваше благородие! - издалека крикнул унтер-офицер Дербин. - В толпе задавили. Не дышит...
- Боюсь, одним амбулансом дело не ограничится - сказал Беляков Форкатти. - Лучше заранее приготовьте большое помещение. Всего хорошего!
Из уборной, в которой лежала обморочная девица, вышел доктор Анриков.
Подпоручик обратился к солдатам, державшим мальчишку:
- На пол его кладите, ребята! Всем строиться на улице! Бегом!
В половине одиннадцатого вечера парадный спектакль в Императорском Большом театре окончился.
Первым в просвете между колонн, обтянутых бордовым бархатом, появился обер-полицмейстер Власовский. Навстречу ему тут же шагнул чиновник особых поручений Зейферт.
- Ваше превосходительство! - начал он звонким голосом. - Слава Богу! Ваше превосходительство, с Ходынки уже три раза был телефон.
В глазах Власовского мелькнул испуг, тут же сменившийся всегдашним презрением к младшему.
- Ну и? - спросил обер-полицмейстер, смотря на Зейферта и в то же время мимо него.
- Неслыханное столпление народа, Александр Александрович! - понизив голос, продолжил Зейферт. - Звонились военные из Ходынского лагеря.
- Передай, что, согласно наряду, городовые придут к пяти утра - сказал Власовский. - А к царскому павильону - к девяти утра.
- Военные требуют выслать казаков, ибо толпа напирает на буфеты - сказал Зейферт. - Уже трижды звонились.
- Да кто звонился? - покривил рот Власовский.
- Не сказали-с! Но говорили таким грозным голосом, что я не осмелился спросить!
- У тебя кто начальник, а? - спросил Власовский.
- То есть как... Вы-с, Александр Александрович! - проговорил Зейферт.
- Так вот, братец ты мой! Александр Александрович велит тебе ответить, что на завтра два наряда назначены - на пять и на девять. А буде опять станут звониться...
Власовский вдруг сорвал с головы шапку, положил ее на согнутую в локте руку и вытянулся в струнку.
Зейферт поглядел на проход между колоннами и сам сорвал фуражку: в распахнутых настежь дверях возникла высокая фигура московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича. Вслед за ним шла толпа придворных. За этой толпой виднелись две фигуры одинакового роста - царь в мундире Преображенского полка и царица в белом платье. За монаршей четой потекла златотканая толпа, уже вторую неделю ходившая по Москве от пира к потехе и обратно. Тут же шествовал, сверкая сократовским лбом, и устроитель торжеств - министр двора граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков.
Сергей Александрович остановился перед гвардейским полковником из оцепления, и принялся кричать. Зейферт видел, как вытягивался полковник, как он таращил на великого князя глаза. Вдруг Сергей Александрович схватил гвардейца за ус и рванул так, что ус остался в его руке. Гвардеец поправил шапку и снова принялся есть великого князя глазами.
- Александр Александрович! - остановился рядом с Власовским подполковник Солини - полицмейстер Кремля. - Что происходит на Ходынке? Вам от графа телефон передали?
- Телефон? - удивился Власовский.
- Ну да! Казаков требуют. Народ, дескать, на буфеты напирает.
- У меня завтра на Ходынку два наряда... - начал Власовский.
- Александр Александр, позвольте! - покосился Солини на замыкавших шествие генералов. - Граф Илларион Иваныч беспокоится. Ему звонили с Ходынки и просили казаков. Казаков передали в ваше
