— Он и сейчас положил в банк на ее имя четыре тысячи! — грубо добавила Александра Дмитриевна и погладила Лину по голове.
От скуки или радости она болтала без умолку и сообщала разные сплетни. Дети посидели около взрослых, потом им это наскучило, они решили пройтись по селу.
— Смотри, Линочка, только не утоните! — сказала еще Александра Дмитриевна.
Очевидно, приезд ташкентского генерала засел у нее в голове, и она была любезна с Линой, чего раньше не замечалось.
Взявшись за руки, трое вышли во двор. Там было грязно, бродили свиньи и хрюкали. Так как было еще не темно, они решили выйти на улицу, осмотреть, село.
— Тут где-то должно быть озеро и на нем утки! — сказал Гриша. — Вот было бы ружье, я бы их к ужину настрелял.
За поворотом улицы оказались низинка и косогор, весь заросший кустами; а за кустами виднелся мост, и под ним тихо журчала речка, действительно полная уток, только не диких, а домашних. В теплом вечернем сумраке вместе с утками полоскались в воде и крестьянские дети с соломенными полосами; были у всех них пухлые, раздутые животы, и Павлик решил, что они много наелись. Линочка сейчас же, увидев купающихся, повернула в сторону, за нею направился и Павлик, а кадет Гриша, как военный человек, набрал в карманы комьев засохшей грязи и побежал к реке.
Теперь Павлик остался наедине с барышней и не знал, о чем говорить. Он очень досадовал, что этот буян Гриша убежал от них, и шел подле Линочки в смущенном молчании.
Главное смущало его: ведь в последний раз они расстались совсем необычно. Он застал Линочку в странном, растерянном положении, он поколотил кадета Гришу, и поколотил серьезно, о чем же было теперь толковать?
И он шел подле и молчал и кусал губы; без Гриши он не решался взять барышню за руку и шел в отдалении, припоминая: о чем же теперь следовало завести разговор?
Некогда Нелли объясняла ему, что кавалер должен разговаривать с дамами о погоде; но ведь об этом, несомненно, полагалось беседовать лишь на балах. Теперь же вокруг падал сумрак, плохо было видно, никаких разговоров на эту тему предпринять было нельзя.
И особенно стыдным показалось, что первая вступила в беседу барышня. Она шла совсем не робея, неторопливо и чинно. И сказала она обычным голосом, Павел даже позавидовал ее самообладанию:
— Как мы встретились неожиданно даже!
Подтвердил это Павлик, а дальше опять в голову темы не шли: снова продолжала разговор барышня, и очень тактично:
— А вы всю зиму прожили в городе?
Тут уже легко было ответить, разговор мало-помалу завязался. Сообщила кузина Лина, что с семьей тети Евфимии она вовсе не была знакома. Да, это странно, объяснила она, но ведь так часто бывает, что не все родственники бывают знакомы; поэтому они и не были с визитом у Евфимии Павловны; Линочка только слышала, что она очень хорошая дама и воспитана хорошо.
Они уже подходили к постоялому двору, когда их нагнал запыхавшийся Гриша. Платье его было мокро, громадный кусок глины лежал за его воротником, но он был очень доволен.
— Я их всех обратил в бегство! — хвастливо сообщил он.
Теперь уже Павел был недоволен появлением кадета. Разговор совсем наладился, и беседовать было приятно, и вот в их деликатные беседы ворвался чумазый Гришка и сразу наполнил все вокруг себя воинственным задором: такому-то он попал в спину, у такой-то рубашку разодрал, а третьего хотел было сбросить с моста через перила, да своевременно пожалел.
Замолчал Павлик и только шел подле Гриши и улыбался презрительно. Поглядывал он на Линочку: что она? Как относится к грубым кадетским беседам? Но она шла ровно и неспешно, и непроницаемо было лицо ее.
Пришли домой; там взрослые уже приготовлялись к ночлегу. Александра Дмитриевна яростно замахала руками на сына, приметив расстройство его костюма.
— Вот совсем от рук отбился, головорезом сделался! — говорила она.
На диване и на составленных скамьях были уже накрыты два ложа. Оставалось изыскать место еще для троих, и одно уже само собою напрашивалось: что была лежанка печки, устроенная так, что она образовывала ущелье между стеной и дымовым ходом трубы.
— Может быть, ты там ляжешь, Гриша? — спросила сына Александра Дмитриевна.
Но Гриша решительно отказался.
— Разумеется, я буду спать на сеновале, так поступают все военные! — сказал он.
Так как погода стояла очень теплая, Александра Дмитриевна согласилась. Решили, что нишу в печке займет кузина Лина.
— Я только боюсь, нет ли там тараканов! — дрожащим голосом проговорила Лина и повела плечами.
— В таком случае туда лягу я! — исполненный чувства самоотверженности, воскликнул Павлик.
— А я думала, ты со мной ляжешь, — обратилась к нему мама, и Павлик покраснел: как не понимает она, что конфузит его самолюбие при барышне!
— Нет, нет! — поспешно отказался он и торопливо стал забрасывать на лежанку одеяла и подушки. — Я непременно здесь лягу, а тараканов я не боюсь…
Кузине Лине устроили постель из табуретов, положили на них сложенные пальто, и вскоре все улеглись, утомленные целодневной тряской.
Нестерпимо душно было в комнате. Как счастлив был Гриша на своем сеновале! Павел не успел залезть в свое ущелье, как на потолке послышалось шуршание, и встревоженные новым жильцом усатые тараканы объявили сбор. В окно глядела затуманенная луна. Собаки выли где-то в конце деревни. В голове Павлика затмилось, ведь дорога была очень утомительна! Он проснулся, весь облитый потом. Что-то липкое ползало по нему в разных направлениях, не спеша. Тихонько, чтобы не разбудить, спящих, он вылез из своего ущелья. Мгновенно счастливая мысль озарила его: ведь можно было спать в тарантасе, как он сразу не догадался. Это было не так опасно, как спать на сеновале, мама, наверное бы, согласилась, упасть оттуда было нельзя. Взяв в руки подушку, осторожно побрел он к дверям. Гремел храп Александры Дмитриевны. Луна спряталась. Павлик чуть было не натолкнулся на стол, тихо подошел к матери. Она спала, чуть слышно вздыхая, и ему стало жаль будить ее. В самом деле, стоит ли ее предупреждать? Ведь не такой же он маленький, чтобы бояться спать в экипаже. Осторожно он приоткрыл дверь в сени и выбрался наружу. Луна сидела за громадной синей тучей, захватившей полнеба, но и из-за ее полога лилось, хотя и не сильное, желто-голубое сияние. Так ровно и безмятежно было на воздухе. Два экипажа с поднятыми кверху оглоблями стояли посреди двора, как два черных чудовища с воздетыми руками. Павлик подошел к своему тарантасу; там с разинутым ртом спал их ямщик и яростно скрипел зубами. Оставался про запас второй экипаж, и Павел пошел к нему.
Верх его был поднят и завешен кожаным фартуком. Павлик поднялся на подножку, отстегнул одну сторону фартука, положил подушку и влез.
Сейчас же кто-то заворочался подле него. Неужели Гриша перебрался с сеновала?
— Кто здесь? — спросил мягкий прекрасный голос.
Павлик в страхе отодвинулся. Голос не принадлежал кадету! Несомненно, это была кузина Лина. Но как же она набралась сюда?
— Извините меня, пожалуйста, — поспешно проговорил Павел и при поднялся, собравшись уходить.
Сдавленные рыдания были ему ответом. Уже перекинувший ногу через борт тарантаса, Павлик замер. Она плакала! Плакала эта воспитанная барышня с пепельными волосами! Кто обидел ее? Неужели опять кадет?
Снова чувство прежнего озлобления охватывает его. Он придвигается к Лине, сбрасывает с крючка над нею кожаный фартук и говорит:
— Кто вас обидел, Лина? Неужели опять?..
— Ах, там такие тараканы! Такие тараканы! — со слезами в голосе отвечаем Лина.
