Вся история с Аром — подтверждение тому. Если хочешь знать, мы первые полгода жили как брат и сестра. И я не могу вот так — пошёл вон. Даже слугу не выгонят из дома, пристраивают в другое место.

Наверно, мне надо рассказать тебе об одном случае из детства. Как-то мне понадобилась дощечка — рисовать. Я поднялась на чердак, стала разглядывать какие-то ящички, из одного выпала тетрадка, какие- то записи. Почерк отца. На обложке одно слово — «Оленька». Заметки обо мне с первых дней жизни. Однако были там и более интимные записи отца — о страданиях мамы во время родов, о чувстве вины перед ней и нежелание причинить ей новые страдания в связи с предстоящим рождением Серёжи. Тебе это что-то говорит?

Зачем ты обсуждал меня с Серовым? Вон и старушке Анне Васильевне позволил иметь своё мнение о моей якобы гордыне.

Благословляю и молю: пощади себя. Не отчаивайся. Твоя любящая Оля.

P.S. С Фельтенбург, которая едет в Париж, посылаю тебе глазные капли от стянутости лба. Должны помочь.

Я не слушала «Пути» в твоём исполнении? Да я боялась тебя попросить, утомить.

У меня Тилли разбила машинку и спрятала. Ну, это ей даром не пройдёт. -

Только О.А. способна смешивать одним махом несовместимое!

— …Я опять тоскую о тебе, Ванечка. Как будто ещё никогда не писала писем тебе и не получала твоих. Как будто я опять в Викенборге. Всё вспоминается, как я шла вдоль золотого ячменного поля и знала уже, что обязательно, вот-вот напишу тебе первое письмо, ибо я помнила и любила тебя уже в Берлине.

И вот я опять иду вдоль ячменного поля. Но Викенборг уже совсем не тот. Дорогу перегородили, я перелезала через забор. Только канал всё такой же синий, а в парке запустение и дом облезлый… Ушла на опушку, легла в клевер, загадала — и сразу нашла четырёхлистник, посылаю его тебе. -

Возможно, Ольге кажется исчерпанным тяжкий инцидент двух встреч. Она не догадывается, какая напряжённая работа идёт в «её Ванечке», пока она «Начала работать красками».

— Наконец-то мне удалось их выписать. Моя американская золовка Веру? приехала, она художница, очень высоко отзывалась о моих эскизах! Надеюсь через неё выписать американскую машинку с русским шрифтом. Потому что и слово меня держит.

Я рада, что Элен Эмерик хорошо перевела «Пути». Раз Зеелер доволен, то уж точно, хорошо. Какая Эмерик счастливая: дать французам такую книгу русского писателя!

Гортензия у тебя привяла оттого, что стоит на солнце. Надо её хорошенько пролить.

Если бы мне удалось отгородиться от всякой текучки, хорошенько поработать над моими вещами, кое-что ещё написать, в том числе и «Один день на ферме» и все прежнее пересмотреть — подготовила бы хорошую книгу.

Больше нет у нас обид и обидок, да? Они мне мешают, держат на нерве.

«Пути Небесные» надо перевести на голландский язык, пусть идут по всей Европе! Если европейский писатель, тот же Цвейг, и современен, он не глубок. А Томаса Манна читать можно только выборочно. Перечитываю «Пути» и люблю всех твоих героев.

— Не оставила надежду оформить «Куликово поле». Ар смотрит на мои акварели снисходительно. Сегодня закончила «Лилии». Пишу маслом свой портрет. Если буду удовлетворена работой, пошлю тебе.

Ванюша, за что ты меня любишь. Я недостойна твоей любви.

…Почему-то вспомнились картины Пикассо. Голубой период прекрасен. Вазу на синем фоне (о, каком!) с розоватыми блёклыми цветами могла бы, кажется, украсть. А что с ним происходит теперь?..

Ванечка, спасибо за твой благородный порыв отправить мне твою машинку. Голландская таможня не позволяет ввоза вещей дороже 25 гульденов. Твою машинку надо сопроводить твоей доверенностью, что она необходима мне для работы, а не для продажи.

Непрестанно, что бы ни происходило, думаю о тебе. Ванечка, ты голодаешь? Скоро раздоятся наши коровы, приготовлю и пришлю тебе сыра.

В Швейцарию я не поеду. Ведь к Ивану Александровичу просто так не постучишься, а не встретиться, зачем же тогда в Швейцарию. Есть много других прекрасных мест для отдыха. Вон доктор Клинкенберг вернулся из отпуска очень посвежевший. Мной остался доволен.

— Ты опять пишешь мне страстные письма? Боже правый, разве мы живём только для этого. Может быть, я и отдалась бы тебе целиком (не такая уж это лучшая моя часть, даже наоборот!). Но я бы потом самоуничтожилась. Непонятно, да? Как после праздников: спрашиваешь себя, зачем же они были.

Если это у нас случится с тобой когда-нибудь, знай, прежней Оли не будет. Представь хотя бы Анастасию в «Чаше» — ты можешь её так представить?

Ну вот, курю вторую папиросу. Голова идёт кругом, я сгораю вместе с ней.

Предел нежности-страсти

Первые усилия как будто незаметны: в пошатнувшемся личном мире И.С. ищет опору в победе над собой.

— Ненаглядная, неизречённая, несравненная… Я победил злого духа, внушавшего мне бунт. Я не ел и не спал пять дней, вёл с ним борьбу и победил. Всё, всё приемлю от тебя. Послушай, что говорит апостол Павел в послании коринфянам:

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится…

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».

Ольга, как же это всё грозно и нежно, объёмно-всеохватно. Универсально. Кто-нибудь говорил так о любви? Нет, это больше, чем любовь в человеческом понимании. Подумай только, мы не должны не любить даже если всё остальное перестанет, прекратится, умолкнет и упразднится. Вот оно (слово Апостола Павла), то единственное, чему должно следовать человечеству и каждому человеку в отдельности, и тем более двум в их единстве — любовь. Единственно любовь.

Я победил, вызвав твой образ, пал на колени, прижался к твоим дивным ножкам, лицом к этому «угольничку», к «лодочке»… Я дышал всею тобою, искал твоё сердце, твоё святое и нашёл. Ольга, ты дана мне. И Она, отошедшая, вручила мне тебя, благословила и на земное, знаю! Она знает, для чего ты мне, Оля, моя страстная песнь тебе неповторима никем никогда. Не было такой пропето. Здесь предел нежности и страсти. Ты высекла искру из меня, но сколько же огня…

Так я слышу весеннее поле, луг, запах грибов, запах первой травы, сладкий дух крапивки белой (её сосут пчёлки и я), сочный дух летней затини. В июне в логу — дыханье Любки — обмирал! — она несёт дыханье ждущей женщины. Острая черёмуха — чумичка в сравнении с этой тончайшей соблазкой. Светляки пьянеют от неё. Васильки — грезят Любкой, её слышат с окраины поля шершавки, сосновки… Нет сил оторваться от тебя, сладкое безумье и — горькое. Что в тебе за сила, ночнушка-любка, манящая истомой. Восковка, в звёздочках, но, знаешь, я не видел её семян; а ты? И не видел, чтобы пчёлы её навещали. Что

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату