бы мне ни было приятно видеть вас, но имеется и еще одна причина. В двух частях причина! Во-первых, я посчитал, что будет нечестно совсем уж ничего не сказать вам о некоторых деталях смерти Алексея Юрьевича Никитина. Во-вторых, у меня самого любопытство разыгралось, захотелось кое-какие детали, мне неведомые, у вас разузнать. Не возражаете?
– Не возражаю! Но предупреждаю, что буду откровенной с вами ровно в той мере, в какой откровенны будете вы, – заявила я таким серьезным тоном, что сама же и зафыркала от своей напускной строгости.
– Согласен, – засмеялся вместе со мной дипломат и как-то без всякого промежуточного состояния стал очень строг, в отличие от меня, строг по-настоящему, – но вы, верно, догадываетесь, что моя откровенность имеет рамки?
– Догадываюсь и понимаю, что не про все вы имеете право говорить. Я вот что предлагаю, я что-то спрошу, а что-то выскажу как свои досужие домыслы. А уж вы либо опровергайте их, либо молчите.
– Очень здравый подход. Досужие домыслы никому не запрещены.
Мы зашагали по улице, погода стояла замечательная, был тот прекрасный период, что называют бабьим летом – тепло, солнечно, но под ноги уже падают вызолоченные приближающейся осенью листья.
– Я для начала вот что вам скажу, – предложил Андрей Сергеевич. – Та тетрадь из сейфа – это действительно личный дневник Алексея Юрьевича. Тем не менее я, по долгу службы, обязан был его прочесть. Там есть немало слов, очень добрых и теплых, в адрес вашего отца, а в последних записях он и про Афанасия Николаевича, про Ирину Афанасьевну, и про вас с Петром Александровичем, и про его отца немало хорошего написал. Он как-то очень чисто и искренне радовался нежданной встрече со всеми вами.
– Он был другом папеньки… – сказала я и не смогла закончить, потому что комок к горлу подкатил.
Андрей Сергеевич тактично помолчал и заговорил вновь не скоро.
– Я уж говорил, что это чистой воды любопытство, и так оно и есть в самом деле, но в дневнике впрямую не сказано, лишь по намекам можно понять, что граф затевал некую авантюру с подменным ожерельем. Мне кажется, что вы знаете, чем она завершилась.
– Знаю. Алексей Юрьевич был в курсе, что один его приятель собрался украсть ожерелье. То есть не то чтобы по-настоящему украсть, а как бы это сказать…
– Я знаю, о ком речь, так что в этой теме вы можете свободно называть имена. А еще я понял, что дон Мигель собирался украсть ожерелье – видимо, очень желал сделать подарок некоей сеньорите, – но впоследствии намеревался заплатить. Я даже в курсе, что он попробовал это сделать, но граф Никитин к этому времени был мертв, и деньги, им отправленные, вернулись обратно. Но ведь настоящее, не фальшивое ожерелье мы вместе извлекли из сейфа. Так что же он похитил, в конце концов, и как ему удалось это сделать?
Я коротко рассказала всю эту историю с подделкой ключей, с двумя фальшивыми ожерельями, одно из которых Алексей Юрьевич специально подложил в Друри-Лейн в сейф для похитителя, а тот заменил его другой фальшивкой, с подосланной к графу служанкой-испанкой и мнимым столкновением на дороге.
– Боже мой! – воскликнул Андрей Сергеевич. – Два умнейших человека столько сил и энергии потратили, чтобы устроить друг другу каверзу! Кстати, мы не знали, что служанка была подослана, хотя проследили всю эту историю с больной тетушкой и со всем остальным. Но выходило, что подсылать ее было некому и незачем! А оно вон как! Курьезно скорее, чем криминально. Что ж, свое любопытство я удовлетворил, готов теперь ответить на ваши вопросы.
– Как мне показалось, – осторожно начала я, – Алексей Юрьевич в это свое последнее путешествие поехал не просто как путешественник. К тому же мне прекрасно известно, что он служил в одном ведомстве с папенькой, и я немного догадываюсь о роде тех поручений, что выполнял мой отец.
Андрей Сергеевич не кивнул, не согласился, но и отрицать ничего не стал. Впрочем, это все мне и так было понятно.
– Я не так часто читаю газеты…
– Знаю, что вы предпочитаете беллетристику, – улыбнулся Андрей Сергеевич. – Вот, кстати, вам и презент из Великобритании, новый, свежайший рассказ про Шерлока Холмса.
Я взяла из его рук тоненькую тетрадку, почти ничем не отличимую от русских копеечных книжонок господина Сытина[63], но напечатанную на английском языке.
– «Пустой дом», – прочла я название. – Спасибо! Но иногда я читаю и газеты. Или дедушка нам пересказывает прочитанное в них. Так вот, во многих газетах и у нас и в Европе нередко пишут, что скоро возможна война.
– Пишут. И имеют к тому основания.
– А мне вот кажется, что война уже идет.
Андрей Сергеевич вновь промолчал, глядя прямо перед собой.
– А значит, в том пакете было что-то очень и очень важное.
И вновь никаких возражений, лишь молчание, которое и так принято считать знаком согласия, а мы об этом еще и договорились.
– Так отчего все эти бумаги находились при Алексее Юрьевиче, а не были переданы вам в посольство? – не удержалась я от прямого вопроса.
– Бывает так, что место, кажущееся самым безопасным для хранения ценностей, таковым не является. По определенным причинам.
Пришлось задуматься. Намек был сделан прозрачный, но все же это был просто намек. Опять же причины могли быть весьма разными. Я перебрала в голове несколько вариантов и почти мигом нашла ту, по которой единственно и могло быть небезопасным такое место, как посольство могучей державы. И словечко, уже мною слышанное, или в тех же газетах читанное, припомнилось.
– Это мне понятно, – сказала я. – Вот амбар считается безопасным для хранения зерна, покуда там не заведутся мыши или кроты[64].
– Да, грызуны – вещь опасная для зерна, – Андрей Сергеевич не сдержал улыбки.
– А средство, чтобы их вытравить, нашлось?
Я понимала, что разговор наш, пусть он и ведется иносказательно, все равно стал чересчур откровенным, и ответа не особо ждала, но секретарь лондонского посольства неожиданно ответил на него:
– Тут ведь как? Важно знать, что за порода мышей завелась, тогда и средство можно найти. Для наших мышей оно одно, для немецких – другое. Последние очень уж расплодились, случись что, себе подобных пожрать готовы. Но зато, как только они друг дружку пожирать принялись, мы и отыскали средство от них. Одну такую мышку в Лондоне едва не слопали, за второй аж в Россию забраться попытались, когда мы ее в мышеловке сюда отправили.
Пока я соображала, что к чему, Андрей Сергеевич молчал. Выходило, что первой мышью является Огюст Лемье, на которого, по словам мистера Фрейзера, дважды совершалось покушение, хоть он и находился под стражей в тюрьме. Ну а второй был предатель, служивший в нашем посольстве. Я кивнула Андрею Сергеевичу, что поняла, он одобрительно кивнул в ответ.
– Простите великодушно, – сказал он, – но мне уже пора. Так что еще один-два вопроса, и нам нужно будет прощаться.
– Экономка… – Я так и не нашлась, как спросить о ней не напрямую.
– Ладно, я все равно сказал много больше, чем следовало. Да, вы правы. Эту женщину в дом графа подсунул наш человек из посольства, воспользовавшись своим старым знакомством с графом Никитиным. Вроде бы попросил его о дружеской услуге, сказал, что обязан этой женщине, а деньги просто так она не берет. В этих словах была и доля правды. Но, к его несчастью, экономка так ничего и не сумела сделать. Вернее, я почти убежден в этом, она даже не пыталась делать что-то, что считала предосудительным. Так что даже после смерти графа, которую она никак не связала с несколько необычными просьбами другого русского знакомого, она не делала даже попытки скрыться, искренне и справедливо полагая себя ни в чем не замешанной. Но едва полиция ей это позволила, спокойно уехала.
– Выходит, эта женщина была либо невероятно хитра, либо невероятно простодушна и наивна.
– Последнее, – уверенно ответил Андрей Сергеевич. – Именно по этой причине ее невозможно было просить напрямую сделать или вызнать что-либо, приходилось с ней общаться экивоками, и толку от этого
