до крайней степени.
Элоиза попыталась было вырваться из объятий, но руки Филиппа крепко держали ее.
— Я хочу тебя, — прошептал он.
Элоиза почувствовала, что ноги ее подгибаются. Она рухнула бы на пол, если бы Филипп не держал ее так крепко. Легко подхватив девушку на руки, он понес ее к дивану. Бережно уложив на подушки, Филипп склонился над ней, коснувшись губами ложбинки на ее шее. Элоиза покорно запрокинула голову.
— Филипп! — прошептала она, словно его имя осталось для нее единственным из всех известных ей слов.
— Да, Элоиза, да…
Она не понимала, что значит это “да”, но знала одно: чего бы Филипп ни хотел, она хотела того же. В этот момент Элоиза была готова на все.
На все — возможное и невозможное. Та деловая, рациональная женщина, которой Элоиза до сих пор считала себя, словно умерла. Разум молчал — в этот момент всем существом Элоизы властно правило одно желание.
Извечный, рассчитанный по часам и минутам ход времени словно прекратился. Не было ни вчера, ни завтра. Было только одно — здесь и сейчас. Все непременно должно было свершиться — здесь и сейчас.
Элоиза чувствовала, как рука Филиппа скользит по ее ноге. Филипп уже достиг того места, где кончался чулок, но не остановился. Он не спрашивал разрешения, но Элоиза давала его своим молчанием. В прикосновении Филиппа парадоксальным образом сочетались напористость и нежность.
Элоиза раздвинула ноги, чтобы обеспечить руке Филиппа лучший доступ.
Рука Филиппа двигалась медленно, все время останавливаясь, чтобы сжать ее плоть. Но это не казалось Элоизе грубым — или, по крайней мере, это была такая грубость, которая ей нравилась. Элоиза вся горела, ей казалось, что еще минута этой сладкой пытки — и она умрет от желания, взорвется, словно лопнувший воздушный шар…
И в тот момент, когда ей казалось, что ощущения уже достигли пика, выше которого ничего быть не может, пальцы Филиппа, наконец, коснулись самых сокровенных уголков ее тела, и прежние ощущения поблекли перед ни с чем не сравнимыми новыми.
Филипп касался ее тела в тех местах, где никто никогда не касался его, где сама Элоиза не осмеливалась касаться собственного тела. Его прикосновения были такими нежными, что Элоиза закусила губу, чтобы не застонать.
Палец Филиппа скользнул внутрь.
Элоиза знала, что в этот момент она принадлежит только Филиппу.
Когда-нибудь, вечность спустя, Элоиза, может быть, и станет прежней, разумной, знающей, чего она хочет от жизни; возможно, к ней снова вернутся ее прежние заботы и желания… Но сейчас Элоиза желала только одного — Филиппа.
— Филипп… — прошептала она.
Это слово звучало как просьба, как заклинание, как мольба — мольба о том, чтобы он, ради всего святого, не останавливался. Элоиза не знала, куда это приведет, что будет дальше, но знала только, что остановиться она уже не может. Обратного пути не было.
Элоиза выгнулась на диване дугой, сама не ожидая от себя такой силы. Руки ее оплели Филиппа. Ей хотелось прижать его к себе как можно крепче, быть к нему как можно ближе.
Палец Филиппа продолжал свое мерное движение. Все чувства Элоизы напряглись до предела. Затем вдруг резко, неожиданно наступило облегчение.
Элоиза лежала на диване, не в силах пошевельнуть даже мизинцем — ей казалось, что она уже никогда не найдет в себе силы двигаться. Губы ее онемели, она словно забыла все слова.
— Господи! — наконец, прошептала она. Упоминание о Боге прозвучало для нее самой как богохульство, но иных слов она подобрать не могла. Элоиза словно касалась в этот момент чего-то грешного и святого одновременно.
Рука Филиппа поднялась выше, медленно, осторожно лаская жесткие, курчавые волосы. Потом он отстранился от нее и осторожно, стыдливо оправил ее юбки. Этот истинно джентльменский жест особенно тронул Элоизу.
Она улыбнулась, хотя и понимала, что улыбка в такой момент выглядит ужасно глупо.
— Филипп! — восхищенно прошептала Элоиза.
— Здесь есть ванная? — вдруг спросил он.
Элоиза заморгала, не сразу поняв, о чем он спрашивает.
— Ванная? — уточнила она. Филипп кивнул.
— В коридор и направо, — указала она на дверь. Элоиза не понимала, что еще было нужно Филиппу — сама она была более чем удовлетворена, но много ли она, в конце концов, могла знать о нуждах мужского тела?
Филипп направился к двери и уже взялся было за ручку, но вдруг обернулся.
— Теперь, надеюсь, ты мне веришь? — спросил он.
— Верю… чему? — опешила Элоиза. Филипп медленно улыбнулся.
— Тому, — проговорил он, — что мы с тобой подходим друг другу.
Интересно, сколько времени понадобится Элоизе, чтобы прийти в чувство и привести себя в порядок? Перед взором продолжала стоять незабываемая картина: Элоиза, раскинувшаяся на розовом диване с задравшимися юбками. Филипп мало понимал в тонкостях дамского туалета, но понимал, по крайней мере, что ей нужно дать время привести себя в порядок.
Ему самому потребовалось не более минуты, чтобы снять напряжение. Филипп сам не ожидал, что он так возбудится. После долгих лет воздержания можно забыть, какое телесное наслаждение приносит женщина мужчине. Теперь сомнений быть не могло — Филипп нашел ту женщину, которая, по крайней мере, в смысле постели, идеально подходила ему. Об этом Филипп даже и не мечтал. Все сводило c ума — ее запах, ощущение нежной кожи, звуки, что срывались с ее губ… Несмотря на то, что он не довел все на этот раз до полного завершения, неудобства он не испытывал. Он был вполне удовлетворен и горд тем, что снова хотел Элоизу, словно ничего не было.
На протяжении своего брака Филипп оставался верен жене. Возможно, многие сказали бы, что в его ситуации у него есть моральное право не хранить ей верность, однако, из-за своей порядочности Филипп все-таки не мог на это пойти, не взирая на зов плоти и крови — тело его настойчиво требовало своего, но и когда жена умерла и — хотя и нельзя так говорить — развязала ему руки, он не торопился заводить себе пассию, сам не понимая, почему; с проститутками из таверны он не связывался, опасаясь заразиться, но что, в конце концов, мешало ему встречаться с какой-нибудь уступчивой вдовой — здесь-то чего бояться? Филипп сам не знал ответа до недавнего времени. Теперь же он понял, что ему мешало вступить в связь с женщиной только ради получения удовлетворения. Ему всегда хотелось большего.
Он ждал Элоизу. Разумеется, до знакомства с ней и даже, может быть, еще полчаса назад Филипп этого не знал, но теперь-то он знал это точно. Он всю жизнь хотел Элоизу.
Филипп хотел ее и сейчас. Хотел быть с ней, до умопомрачения ласкать ее тело, отвечать поцелуями на ее поцелуи…
У Филиппа и раньше были фантазии, как и у любого мужчины. Но сейчас его фантазии, наконец, обрели плоть и кровь. И имя. Элоиза…
Скорее бы уж обвенчаться с ней! Но нет — проклятые правила света требуют выждать целую неделю, если не две… Филипп боялся, что все эти две недели он будет ходить с постоянной эрекцией.
Поморщившись, Филипп быстро ополоснул руки в тазу. Элоиза не понимала, в каком состоянии оставила его. Она лежала на диване и улыбалась, слишком погруженная в собственные ощущения, чтобы думать о том, что в этот момент творится с Филиппом.
Он вышел из ванной. Надо поторопиться вернуться к остальным на лужайку — Элоиза, должно быть, уже там.
При мысли об Элоизе Филипп вдруг снова почувствовал, как… Чертыхнувшись себе под нос, он вернулся в ванную.
— А вот и он, наш красавчик! — усмехнулся Бенедикт, глядя, как Филипп направляется к нему через лужайку.
Филипп вдруг замер на месте — в руках у Бенедикта был пистолет. Что, черт побери, он задумал? Неужели ему известно, что сейчас происходило в кабинете Софи?
Правда, Филипп тут же отогнал эту мысль. Вряд ли Бенедикт собирался в него стрелять — смотрит, по крайней мере, дружелюбно. Хотя можно смотреть дружелюбно и на того, кого собираешься убить, — в предвкушении собственного триумфа…
— Ты умеешь стрелять? — спросил у него Бенедикт.
— Разумеется, — кивнул Филипп.
— Отлично. — Бенедикт мотнул головой туда, где, как только теперь заметил Филипп, стояла мишень. — Присоединяйся!
У Филиппа отлегло от сердца: стало быть, мишенью будет не он.
— Честно говоря, — произнес он, — я пришел сюда без оружия.
— Разумеется, — кивнул Бенедикт. — С какой стати тебе приходить с оружием? Мы ведь друзья, не так ли?
— Я надеюсь.
— Отлично. — Ухмылка Бенедикта, однако, говорила о том, что друзьями их считать пока еще рановато. — Не волнуйся, пистолет тебе дадим.
Филипп кивнул. Уж если он должен показать братьям Элоизы, что он мужчина, а не тряпка, то сейчас самый подходящий момент. Слава Богу, стреляет он все-таки более или менее прилично — как-никак в детстве ему приходилось тренироваться в стрельбе долгими часами, пока рука не уставала. Педагогика Крейна-старшего была проста: каждый неудачный выстрел — один удар ремнем… Поэтому каждый свой выстрел Филипп сопровождал мысленной мольбой, чтобы попасть в цель.
Филипп подошел к столу, где лежали пистолеты, и обменялся краткими приветствиями с Энтони, Колином и Грегори. Софи сидела в кресле ярдах в десяти от них, уткнувшись носом в какую-то книгу.
— Давайте начинать, — предложил Энтони, — пока Элоиза не вернулась. Кстати, где она?
— Она читает письмо, — сказал Филипп.
— Это недолго, — нахмурился Энтони. — Так что нам, пожалуй, лучше поторопиться.
— Может быть, — пробормотал Колин,
