улажены. Все фотокопии изъяты, ваша секретарша — на другом конце света, на случай, если вдруг у нее сохранилась еще копия, у нас есть ее покаянное письмо к вам, в котором она признает, что это все фальшивка, подделка, что она раскаивается в своих черных замыслах и просит у вас прощения.
- Спасибо, спасибо! — с чувством произнес Вист.— Я этого никогда не забуду.
- Надеюсь,— теперь директор смотрел на него холодно и презрительно, приветливость исчезла,— надеюсь, что не забудете. Не забудете, что, занимаясь темными махинациями за спиной газеты, вы подвергли риску компрометации не только себя, но и ее, что быть слугой двух господ всегда опасно и удачи обычно не приносит.
- Но...
- Не перебивайте! Надеюсь, что вы не забудете, кто вас выручил,— он сделал паузу и продолжал: — И еще: что письмо вашей прилежной, хоть и не очень способной ученицы, равно как и фотокопии, хранятся у нас. Я имею в виду в газете. Так что давайте договоримся, Роберт: у вас новый хозяин, а именно — прежний,— он улыбнулся собственному каламбуру,— в отличие от вашей секретарши, мы не будем требовать у вас денег или туалетов в обмен на молчание. Наоборот, мы будем вас двигать дальше, возносить, платить вам. Только не вздумайте сбегать от нас, не выполнять наши приказы, писать или говорить то, что нам не нравится. Вы же знаете, у нас свобода печати. Каждый пишет, что хочет. Вот вы и пишите, что хочу... я,— он опять рассмеялся своей шутке.— Ну как,— его взгляд снова стал приветливым,— все между нами ясно?
— Все,— Вист улыбнулся, изо всех сил стараясь, чтобы улыбка его выглядела искренней.
Ну что ж, приказывает тот, кто сильнее.
Он оказался сильнее Элен, директор сильнее его. Все правильно.
ГЛАВА XIII. СТРОКА ОБОРВАННАЯ...
В тот день Луговой ехал в редакцию в отвратительном настроении. Тому было много причин. В последнем номере проскочила идиотская опечатка. Проморгал ее ведший этот номер Родионов, и с ним предстоял неприятный разговор. Еще более неприятный разговор предстоял с Лютовым.
Какими-то хитрыми, не совсем ясными путями Лютов сумел устроить так, что Луговому прислали на внутреннюю рецензию его книгу. Знай Луговой заранее, что автор книги Лютов, он никогда, разумеется, не взялся бы ее рецензировать. Но в том-то и был фокус, что, запрашивая его согласие, издательство как-то «забыло» упомянуть имя автора, а Луговой дал согласие — уж очень на него нажимали, когда же книгу прислали, было поздно отказываться — на издательство давили сроки, оно давило на рецензента.
Луговой прекрасно понимал замысел Лютова. Тот рассчитывал, что Луговой не даст отрицательного отзыва. Все знали об их отношениях, отрицательный отзыв сочли бы за мелкое сведение счетов со стороны Лугового, и, не желая этого, Луговой в любом случае вынужден был бы написать положительную рецензию. Дай Луговой отрицательную, Лютов всегда мог сказать: «А что ж еще вы ожидали от него по отношению ко мне?» Зато, если Луговой хорошо отзывался о книге, значит, это действительно прекрасная работа.
Однако Лютов недооценил характера Лугового. Конечно, ему было неприятно, чтобы его заподозрили в мелочности, но ни при каких обстоятельствах он не стал бы хвалить плохую книгу. Он прочел ее, надеясь, что книга удалась. Однако она действительно оказалась плохой. И тогда Луговой принял решение, быть может, и не совсем принципиальное, однако разрешившее, по его мнению, проблему: он просто вернул рукопись в издательство, сославшись на занятость, болезнь, командировку...
Он, конечно, подводил издательство в смысле сроков. Зато не подводил в оценке рукописи. Правда, издательство знало лишь о первом и ссорилось с ним. Но о втором знал он сам, и для него этого было достаточно.
Однако Лютову Луговой считал необходимым высказать свое мнение о книге. Сегодня он пригласит его. Но до чего же это будет малоприятный разговор...
Луговой даже крякнул от досады.
Впрочем, главным было не это.
У него из головы никак не выходил тот телефонный разговор с Ириной неделю назад.
А ведь как чудесно началась тогда их встреча, в «их» далеком Ботаническом саду...
В тот день они решили отпраздновать важное событие—Ирина уезжала в командировку от «Спортивных просторов». Осуществилось давнее горячее желание Ирины — в качестве корреспондента ее включили в команду мастеров, совершавших высокогорный мотопробег. Кроме репортажей издательство заказало ей книгу—дневник пробега. Ирина была на седьмом небе.
Пообедав в ресторане «Колос», они гуляли. Ирина беспрерывно заглядывала ему в глаза, задавая массу ненужных, казавшихся ей важными вопросов:
—Я справлюсь? Я буду звонить каждый день. Или там неоткуда звонить? А фото? Те, что я сама сделаю, пойдут? А справлюсь? — И наконец, традиционный: — Я дура, да? Спрашиваю всякую чепуху...
Сад уже полновластно захватила багряно-золотая осень. Зелень отступила, деревья слегка поредели, и царили всюду краски пурпурные, кровавые, золотые, медные. Они шли глухими аллейками, где густой желто-красный ковер упруго пружинил под ногами, где витал прелый запах увядания сырой, тронутой ночными заморозками земли.
Стеклянный холодок стоял в воздухе, вверху неподвижно застыло густо-синее небо.
Такое, каким оно бывает лишь в редкие особенно погожие осенние дни.
Сад был пустынен, они никого не встретили за те два часа, что бродили по нему. Присели на скамейку.
—Как я счастлива! Господи, как я счастлива!
Ирина откинула голову, устремив отрешенный взгляд к неподвижным верхушкам деревьев.
—Ты знаешь,— продолжала она шепотом,— мне прямо страшно, как мне везет! Честное слово! Ты у меня, дела повсюду замечательно идут. А теперь — этот пробег, книжка! Ты знаешь, что я сделаю, когда получу гонорар за нее? Куплю новый мотоцикл! А он... он какой этот гонорар — сколько дадут?
Луговой не отвечал. Он просто смотрел на нее и молчал. Грудь его сжимала такая щемящая пронзительная жалость, что он не мог говорить. Он смотрел на ее спутанные волосы, на загорелый нос...
Эта девчонка, которая отдает ему все, получая взамен нечастые вот такие свидания, занудные его монологи, неясность отношений... И она счастлива.
Она что-то щебечет про свою командировку, про какие-то дела. Он едва слушает ее, углубившись в свои мысли,— сколько так будет продолжаться?..
—...а может быть, когда-нибудь,— доносится до него ее голос,— мы сможем укатить куда-нибудь на море или в горы. А? Хоть дней на пять. Представляешь—море, пляж, ты да я? А? Хотя теперь,— она хмурится,— такого не бывает — всюду понастроили. Но в горах есть! Ты да
я да горы. И никого кругом. Житуха.
Она тормошит его:
—Эй, проснись, начальник! Привык к своей персональной машине. Давай со мной прокатимся на мотике? В лес, в поля, в луга. Вот получу гонорар, куплю новый — и смотаемся. Да? Весной.
Он решительно стряхивает с себя оцепенение.
—Смотаемся! — зажимает ее холодные щеки между ладонями, целует в ледяной нос— Всюду мы с тобой, Иришка, смотаемся — и к морю, и в поля! Дай срок.
Теперь печальной становится она. «Дай срок!» Не будет его, этого срока, никуда они не смотаются, ни в горы, ни в поля. А будут вот так встречаться тайком — украденный ломоть чужого пирога...
Они еще долго гуляли, пока не замерзли совсем. Согрелись в такси. Когда Луговой довез ее до дому и уже открыл дверцу машины, она на секунду прижалась к нему и прошептала:
—Пробег недолгий. Потерпи. Я скоро вернусь, куплю мотик, ух и заживем!
Ирина позвонила ему на следующее утро. Позвонила по прямому телефону, чего никогда не делала. Наверное, не могла не позвонить. А у него шло совещание.
- Это я, я очень люблю тебя,— прозвучал в трубке ее тихий голос.
