голосом. – Пойду, побеседую с предполагаемым телом. – Он спрятал пистолет и скрылся в той комнате, куда убежала голая девица.
– Вот это да! – пробормотал Бубрик и, подойдя к столу, на котором стояла дежурная бутылка коньяка, налил себе рюмочку. – Вечер обещает множество сюрпризов.
Покровский тем временем привел в чувство своего эконома и пересадил его на диван.
– Андрей Алексеевич! – с надрывом воскликнул Минц и заплакал, уткнувшись носом в колени. Его розовая складчатая лысина предстала во всей своей беззащитности. – Я не хотел, чтобы ты узнал!
– О чем это он плачет? – спросил Покровский, хмуро обернувшись к Наташе.
– Простите, Генрих, – печально ответила та, глядя на несчастного эконома, – но я должна ему рассказать все. Сегодня Азор случайно забежал в вашу комнату и свалил на пол шкатулку. Случайно! Оттуда выпало письмо вашей жены, и я случайно его прочитала.
– На Бубрике вы сегодня оказались тоже случайно! – не выдержал и съехидничал Покровский.
– Она меня чуть не задушила! – немедленно отозвался художник, наливая себе очередную рюмочку. – Я еще тогда, во время грозы почувствовал, что мне от нее достанется. Коньячку не хотите?
– Нет, – с большим чувством ответила Наташа. – Не хочу.
Генрих зарыдал еще горше. Из комнаты, в которой скрылся Негодько, послышалась возня.
– Его жена, Андрей Алексеевич, – печально продолжила Наташа, – покончила с собой из-за вас.
– Мария? – переспросил Покровский. – Она разбилась на машине!
– Она разбилась специально. Потому что не могла больше жить, не зная, что делать с безответной любовью к вам.
– Что за чушь? – закричал Покровский, вскакивая и топая ногой. – Генрих, почему ты молчишь? Скажи этой дуре, что она все придумала.
Генрих поднял заплаканное лицо и послушно сказал:
– Дура, ты все придумала. – Наташа задохнулась от негодования, а он добавил: – Это письмо писала не моя жена, а Лина.
– Подожди-подожди, – насторожился Покровский. – Значит, в самом деле существует какое-то письмо?!
– Это Лина... Несколько лет назад... Они тут гостили с твоим братом... И она отравилась... – довольно бессвязно принялся объяснять Генрих. – Таблетками. Она думала, что ты прочтешь письмо... Но я неожиданно вернулся и ее спас. Не я спас, врачи. Я вызвал «Скорую»... Лина думает, что ты в курсе. А я скрыл... Я не хотел, чтобы ты страдал понапрасну. Зачем? Ведь она осталась жива. А так – всем лучше!
Покровский сначала развел руки в стороны, а потом беспомощно уронил их вниз. Он не знал, что сказать, и на лице у него нарисовалась детская растерянность. Пока он переваривал информацию, у Бубрика созрела куча собственных вопросов.
– Зачем, – спросил он у Наташи, – вы пришли сюда ночью? – Она смотрела на него непонимающе. – И за каким хреном, – продолжал он тем же тоном, – вы привели с собой милиционера?
– Ну... Я была в саду... – Покровский поглядел на нее и сощурился, пытаясь ухватить суть. Она кинула на него затравленный взгляд: – Перед тем как отправиться в Москву, я сидела в саду... И тут встретила знакомого милиционера.
– Он случайно прогуливался поблизости с пистолетом, – подсказал Покровский.
Из комнаты, куда ушел Негодько, донеслось идиотское хихиканье, потом какой-то стук, и женский голос произнес: «Пупсик!»
– Он сказал, что поступил сигнал, – проигнорировала Наташа его замечание. – По поводу того, что в этом доме творится нечто... невообразимое.
Генрих снова зарыл усы в колени и длинно всхлипнул:
Бес попутал, Андрей Алексеич-и-ич!
Я ничего не понимаю! – воскликнул Покровский, хватаясь за голову.
В это время в каминный зал вошел сердитый Негодько. В руках у него было несколько листов бумаги, исписанных мелким почерком. Следом за ним семенила та самая девица, только теперь она была в платье, хотя и босиком.
Допрос гражданки Симошкиной закончен, – сообщил Негодько. – Гражданка оказала сопротивление органам милиции, пыталась фамильярничать и была строго предупреждена.
Вышеозначенная гражданка Симошкина, растрепанная и несчастная, вертя задницей, направилась к Бубрику и заявила:
Ах, Аркашка! Ты не представляешь, до чего он темпераментный! Я бы и ему стриптиз показала, но он не захотел. Заставил меня рассказать всю подноготную. И как я сюда попала, и зачем, и чем мы тут занимались...
А-а-а! – пуще прежнего зашелся Генрих. – Андрей Алексеич, я просто старый козел! Ну, убей меня!
Покровский оглядел все собрание и остановил взгляд на Наташе. Подошел к ней близко, наклонил голову и тихо спросил:
Из-за чего он так сильно расстраивается?
– Помнишь, Андрей Алексеич, – неожиданно вскинул голову Генрих, – как ты со своим лучшим другом Стасом разругался в прошлом году? Ох, как ты лютовал! А все потому, что он... что он... с молоденькой девчонкой крутил любовь. Со студенткой.
– Конечно. Когда я вижу своих ровесников, гуляющих со студентками, сразу же начинаю волноваться за собственную дочь.
– Вы правда такой сердитый? – с любопытством спросила гражданка Симошкина у Покровского и сунула в ярко накрашенный рот сигарету.
– Правда, – ответил за него Бубрик и протянул ей огонек.
Покровский посмотрел на Наташу, она озадаченно почесала бритую макушку и шепотом сказала:
– Не смотрите на меня, я ничего не знаю про то, что здесь творилось.
– Ты сказал, что это отвратительно... Что ты никогда не простишь человеку, который так безответственен, что проводит время с молоденькими девушками... – завывал Генрих.
– А! – встрепенулась Наташа и спросила у Симошкиной: – Сколько вам лет?
– Девятнадцать, а что?
Генрих схватился за сердце, а Негодько сообщил:
– Граждане платили девушке за стриптиз. Она приходила сюда несколько раз в неделю и красиво раздевалась.
– А что, нельзя? – весело спросила Симошкина. – Аркашка, между прочим, художник. Я, может, его модель! Он за это мне и платил. Пойди, докажи обратное!
– Не буду я ничего доказывать, – отмахнулся Негодько. – Я был введен в заблуждение вашим голым телом, в неподвижности лежавшим на кровати.
– Милиция подсматривает в окна! – пробормотал Бубрик и тоже закурил, присев на край стола.
Интересное дело! – парировал Негодько. – А как еще милиции добывать оперативную информацию? К нам поступил сигнал, мы пошли и заглянули в окно.
Так вас что, много? – удивился тот.
Генрих, прекрати немедленно! – сердито сказал Покровский. – Что тебе в голову пришло задумываться о моей реакции? Это твоя личная жизнь.
Я решил... Если ты уж со Стасом разругался... А он – твой лучший друг...
Ты тоже – мой лучший друг, – напряженным голосом заявил Покровский. – Так что возьми себя в руки и иди домой.
Да-да, – пробормотал эконом и, пошатываясь, поднялся на ноги. – Я, пожалуй, действительно пойду.
Мое появление здесь не имело к тебе никакого отношения. Со второго этажа я увидел Наташу, которая пряталась в кустах. И я решил взглянуть, все ли с ней в порядке. Пошел за ней и пришел к Аркадию.
Вы следили за мной! – немедленно воскликнула та.
Следил, – согласился Покровский без тени раскаяния. Потом перевел взгляд на Негодько и сказал: – А я вас знаю. Вы приходили тогда в гостиницу в поисках Серохвостовой.
Хорошая фамилия, – похвалил Бубрик. – Запоминающаяся. Почти как моя. Серохвостова... Да, это
