От этой улыбки он счастливо шалеет, да так явственно, что если бы группа в этот момент не была так увлечена копией скульптуры «Булыжник – оружие пролетариата», а узрела бы лицо Евгения Анатольевича, то все в один голос заявили бы, что он намертво влюблен в Нину Елизаровну…
А через минуту, уже в другом зале, Нина Елизаровна оглядывает свою паству и понимает, что потеряла Евгения Анатольевича. От неожиданности она сбивается с накатанного ритма и растерянно замолкает.
Однако профессионализм берет верх, и уже через мгновение речь ее льется снова легко и свободно. Только глаза все время ищут Евгения Анатольевича…
Блям-м-м!.. – слабенький удар колокола растекается по квартире.
Че мигая Бабушка смотрит в дверной проем. Ждет…
И не дождавшись, неверной правой рукой с трудом подносит ко рту поильник. Холодный чай течет по подбородку, по дряблой морщинистой шее, расплывается по подушке, по пододеяльнику…
Но Бабушка этого не чувствует. Глаза ее вонзились в довоенную фотографию – весело хохочет Дедушка в форменной шапке с «крабом», куртке с меховым воротником. Держит в руке веревку от обледенелой корабельной рынды – той самой, что сейчас висит у Бабушки над головой. А вокруг Дедушки льды, снега и ужасно Крайний Север…
…Эту фотографию молоденькая Бабушка (до жути похожая на сегодняшнюю Лиду!) показывает Другу. У Друга в петлицах «шпала», а на портупее – пистолет. Потом Друг смотрит вместе с Бабушкой в окно. Внизу три человека в кожаных регланах подсаживают в «воронок» пожилого полуодетого человека. Друг быстро надевает такой же реглан и фуражку, по-братски целует Бабушку и гладит ее по выпуклому животу. И они оба смеются.
Из окна Бабушка видит, как Друг выходит на улицу, проверяет, как заперли «воронок», а сам садится в легковушку. Машины трогаются. Бабушка, счастливо улыбаясь, машет Другу вослед рукой…
Новые районы всех городов страны очень остроумно застроены одинаковыми «Торговыми центрами». Первый этаж – продовольственный магазин, второй – столовая, районное лицо общепита. Слева – вход в сапожную мастерскую или ателье, справа – стыдливо исключенный из общей гастрономии винный отдел. Над сапожной мастерской обычно – контора жэка, над винным отделом – штаб добровольной народной дружины или каморка участкового милиционера.
«Торговый центр» закрыт на обеденный перерыв. У замкнутых дверей продуктового магазина черно- серые старушки покорно ждут открытия. От запертого винного отдела змеится мрачноватая очередь еще трезвых мужчин.
С тыльной стороны «центра» – завал из разбитых бочек, смятых картонных коробок, горы ломаных тарных ящиков.
Тут еще одна очередь – у пункта приема стеклотары. Сумки, сетки, чемоданы, рюкзаки с бутылками. В отличие от очередей у магазина эта очередь являет собой говорливое, неунывающее братство.
В грязном отгороженном тупичке замагазинного лабиринта на ящиках из-под марокканских апельсинов сидят Настя и Мишка.
Мишке – двадцать один год. Он в кроссовках, вельветовых порточках и в теплой «вареной» курточке с белым воротничком из искусственного меха.
Настя покуривает, Мишка захлебывается новостями:
– …такие возможности, малыш, полный атас! Люди… Солидняк, с «волгарями». Главный – на «мерседесе»! «Старик, – это мне главный говорит, – старик, сейчас само время раскрыло тебе свои объятия! Копеечка только ленивому в рот не течет! Хочешь, – говорит, – становись на штамп, прессуй кнопки. На пластмассе гарантирую полштуки, на металле – до восьмисот! Через год у тебя квартира, через полтора – тачка. Не хочешь уродоваться на станке – ты же десантник, – давай в охрану. Штука обеспечена».
– Что? – не поняла Настя.
– Тысяча за охрану кооператива.
– Сторожем, что ли?
– Малыш! – Мишка даже за голову схватился. – Ну ты даешь! «Сторожем»! Теперь все как у людей: есть рэкет – шобла, которая шерстит кооператоров. С каждого дела – две-три тысячи в месяц. А этих дел сейчас по Москве – хоть задницей ешь.
– Как это? – удивилась Настя.
– А очень просто. Ты имеешь свое дело. Кооперативное. Я прихожу к тебе и говорю: «Анастасия Александровна, хотите спокойно жить и работать?» Ты говоришь: «Хочу». «Так вот, – говорю, – извольте ежемесячно отстегивать нам столько-то и столько-то…» Поняла? И так с каждого.
– А я не могу тебе сказать: «Вали-ка ты, Миша»?
– Вполне. Утром приезжаешь – оборудование разгромлено, помещение сожжено. Я прихожу снова. Спрашиваю: «Ну как, Анастасия Александровна?» И ты отстегиваешь, что с тебя просят, или тебя подвешивают где-нибудь в лесочке за ноги и раскаленным утюжком по животику. И вот от них этот кооператив надо защищать.
– А если в милицию?
– А там что, не люди? Я тебя умоляю!.. Все хотят вкусно кушать. Слушай, ты можешь не курить? Ну что это такое? Сколько раз…
– Не ханжи. Дальше.
– Я к Сереге. С которым демобилизовывался… А Серега говорит: «На хрена нам эти кооперативы? Что мы, даром два года в ВДВ отмантулили? Лучше сразу в рэкет. Главное – в приличную шоблу встрять. Мы – ребята тренированные, а там, если с головой…»
– Но ты же хотел на юрфак?!
– Пока эту халяву не прикрыли, надо материальную базу создать. А уже потом…
