– Дурак ты, Мишаня, – лениво говорит Настя, сплевывает и выщелкивает окурок. – То ты в кооператив, то в охрану, то в бандиты. Ну просто прямой путь на юридический факультет!
– Я свою дорогу в жизни ищу, малолетка ты хренова! Это ты можешь понять?! – взбеленился Мишка. – Я к тебе как к самому близкому… А ты?! Если бы тогда меня от Афгана не отмазали, я бы сейчас полные руки «сертов» имел! За два года, знаешь, сколько я бы этих чеков Внешторгбанка привез?! Вот тогда бы я сразу в университет! Участник войны, «капусты» навалом…
– А если бы тебя оттуда в таком симпатичном цинковом гробике привезли?
– Ладно тебе. Не всех убили. Кто-то и своими ногами пришел.
Из служебных дверей магазина выглядывает старшая продавщица Клава:
– Настя, кончай перекур, открываемся!
– Иду, тетя Клава! – кричит Настя и говорит Мишке: – Мишка ты Мишка, неохота мне сегодня тебе настроение портить. Чеши. Зайдешь за мной вечером. Мне еще товар принимать.
И Настя направляется к дверям служебного входа.
Бабушка лежит в пустой квартире, не мигая смотрит в потолок. И возникает в глазах ее бесшумное и бесцветное видение…
…На стеклах, крест-накрест, наивные бумажные полоски сорок второго года. Голая Бабушка, чуть прикрытая одеялом, курит в смятой постели. Из уборной возвращается Друг – в кальсонах, носках, в накинутом на плечи кителе с тремя «шпалами». Деловито натягивает галифе.
Скрипнула дверь. Друг, в полуодетых штанах, подхватил портупею, белые комсоставские бурки, метнулся за портьеру.
На пороге спальни стоит заплаканная двухлетняя Нина в ночной рубашке. Бабушка рассмеялась, вскочила, подхватила дочь, бухнулась с ней в постель – так, чтобы Нина оказалась спиной к Другу.
Друг выходит из-за портьеры в полной своей эмгэбэшной форме и тихо исчезает… А Бабушка счастливо целует Нине маленькие озябшие ножки, отогревает ее своим веселым материнским дыханием.
В конце первой половины дня Нина Елизаровна с двумя продуктовыми сумками и уже в обычных уличных туфлях без каблуков быстрым шагом подходит к своему дому. И сразу же видит стоящего у парадного подъезда Евгения Анатольевича с тремя гвоздичками в руках.
– Господи, Евгений Анатольевич, как вы меня напугали! – набрасывается на него Нина Елизаровна. – Куда это вы подевались, черт вас побери?! Я уж думала, что вам плохо стало…
Евгений Анатольевич робко улыбается и молчит.
– И вообще, как вы узнали, где я живу?
Евгений Анатольевич смущенно пожимает плечами.
– Вы что, сыщик, что ли?
– Нет. Инженер.
– С вами все в порядке?
– А что со мной может случиться?
– А черт вас знает! Две недели ходить в один и тот же музей – любой может сбрендить.
– Я не в музей хожу.
– А куда же?
– К вам.
Нина Елизаровна смотрится в отражающее стекло входной двери подъезда, поправляет волосы и с удовольствием говорит:
– Да ну вас к лешему, Евгений Анатольевич! Я старая баба…
– Я люблю вас, Нина Елизаровна…
– Эй! Эй!.. Вы с ума сошли! – искренне пугается Нина Елизаровна. – У меня мать парализованная, у меня две взрослые дочери от очень разных мужей! Я себе уже давным-давно не принадлежу…
– Но я люблю вас, – тихо повторяет Евгений Анатольевич.
– Вы – псих! Сейчас же прекратите ходить в наш музей! Я смотрю, на вас историко-революционная экспозиция действует разрушительно. Совсем мужик чокнулся! Ну надо же! Террорист какой-то!
Нина Елизаровна видит, как дрожат гвоздики в руках у Евгения Анатольевича, и добавляет:
– Что вы трясетесь, как огородное пугало на ветру? Давайте сейчас же сюда цветы! Если это, конечно, мне, а не какой-нибудь молоденькой профурсетке…
Евгений Анатольевич счастливо протягивает ей цветы.
– И… черт с вами! Приходите ко мне завтра часам к десяти утра. Я завтра работаю во второй половине дня. Хоть накормлю вас нормально. Небось лопаете бог знает где и что попало! Квартира тринадцать…
– Я знаю.
Нина Елизаровна оглядывает Евгения Анатольевича с головы до ног:
– Нет, вы определенно чудовищно подозрительный тип!
Бом-м-м!.. Удар колокола совпадает со звуком открывающейся двери, и в квартиру влетает запыхавшаяся Нина Елизаровна.
