– Ничего, подается. Уши малость мешают.
– А что делать?
– Вытерплю. Да толкайте же! – И все поняли, что Могилкину больно, ужасно больно. Поднажали – Могилкин охнул. Теперь уже надо было пихать Могилкина, и пихать как можно быстрее. Он вывалился из дыры, как полено…
– Не сломал бы себе шею, – с тревогой заметил Никитин. Но Могилкин не сломал себе шею. Он вообще ничего не сломал. Через минуту они услышали его голос:
– Порядок. Тихо. Туман. Давайте лом!
…Над селом висел густейший предрассветный туман. Дома, деревья с трудом проглядывались. Из котельной они попали в школьный сад. Сократилин упал на землю и стал облизывать мокрые листья. Из сада выбрались на картофельное поле, согнувшись бежали по нему. Поле кончилось, и они уткнулись в ограду, забранную плотным тыном. Пошли вдоль забора, миновали бревенчатую стену хлева и очутились на улице, где стояла колонна грузовых машин. Около машин, завернувшись в брезент, спали солдаты. Немцы были так от них близко, что Сократилин разглядел часового. Он, свесив на грудь голову, сидел на подножке кабины.
Повернули назад, и опять бежали вдоль тынного забора, по картофелю, и опять уткнулись в забор, но уже из частокола. И тут рядом, сбоку, закричал петух. Это было так неожиданно, что Сократилин присел и услышал стук собственного сердца. Богдан зажал его рукой. А потом петухи заголосили со всех сторон.
Под утро туман еще больше сгустился. В какую бы сторону они ни поворачивали, везде были заборы. Перелезли через плетень, растоптали огуречные гряды, уперлись в стену дома и услышали немецкий говор. Бросились назад.
…Сократилин полз наугад по капустным грядам, попал в горох. Пожевав гороха, пополз дальше. Его кто-то нагонял. Он оглянулся и не узнал кто. Богдан извивался как уж, использовал каждую канавку с ямкой, удивлялся, какой он все-таки гибкий, проворный, и радовался, что земной шар не такой гладкий и ровный, как школьный глобус. Раздвинув тын, Сократилин скатился в овражек. Овражек был мелкий, и на дне его тек ручеек. Сократилин припал к нему и стал торопливо глотать тепловатую, пахнущую гнилью воду. Руки у него по локти увязли в грязи. Но Сократилин ничего не чувствовал, а только пил, пил и пил… Когда же он оторвался от ручья, то увидел рядом Левцова с Могилкиным. Около них стояла огромная собака. Может быть, она и не была такой большой, но Богдану она показалась огромной.
– Пшла прочь! – зашипел на собаку Могилкин.
Левцов сгреб горсть грязи, швырнул в собаку и, видимо, попал ей в морду. Собака фыркнула, лениво потрюхала по овражку и утонула в тумане. Втроем они выбрались из оврага. Куда? Этого они не знали. Бежали, согнувшись в три погибели, а ушах звенело, глаза горели. Опять ползали по огородам. Сократилину казалось, что он ползает целую вечность и будет всю жизнь ползать и никогда не выберется из плена этих проклятых заборов. Наконец он выполз на дорогу, пересек ее и оказался на полянке с мелкой травкой. Он приподнялся, огляделся и затрясся, обливаясь холодным потом. Он увидел танк. Но какой? Наш трехбашенный, тот самый, который немцы облили бензином и сожгли. Значит, они, исколесив огороды, опять попали на площадь к школе. Богдан оглянулся. Сзади лежали Левцов с Могилкиным.
– Что будем делать, старшина? – шепотом спросил Левцов и вытащил из кармана пистолет.
Что делать? Да разве знал старшина Сократилин, что делать? Правда, он мог теперь ориентироваться. Надо подаваться влево и только влево, на восток, там спасение. Сквозь туман он увидел малиновую полоску рассвета. Но как теперь туда пробраться? Сколько потеряно времени, сколько напрасного труда! А итог: они лежат на лобном месте. Не дай бог, подует ветерок! А он обязательно подует, этот предательский утренний ветерок, и сдернет с них спасительное туманное покрывало.
Сократилин разглядел силуэт другого танка и пополз к нему. Пока он не был уверен, что именно там его спасение. Но какое-то шестое чувство подсказывало: «Давай, Богдан, давай. Это и есть то самое, что тебе надо».
И оно не обмануло Богдана. Это был БТ-7, который немцы ради забавы гоняли по площади. Передний люк был открыт, исправен ли он, есть ли в баках горючее? Над этими допросами раздумывать не было времени. В школе хлопнула дверь. И она словно бы подстегнула Сократилина…
Богдан крепко сжимал рычаги фрикционов. Сзади, за спиной, прерывисто дышали Левцов с Могилкиным. Как они попали в машину, Сократилин не видел и не слышал. Но очень обрадовался, что они здесь, с ним. Сократилин отлично знал «бэтэшку» и любил эту юркую быстроходную машину. Руки у него дрожали, но не от страха, нет. Чего теперь ему бояться? Он почему-то был уверен, что машина его не подведет: она заведется, и заведется сразу, как только он нажмет кнопку стартера. Руки у него дрожали от нетерпения.
Богдан закрыл глаза и выжал педаль главного фрикциона.
Визг стартера, оглушительная стрельба выхлопных труб, лязг гусениц – все смешалось. Танк рванулся, перескочил кювет, как соломинку, сломал молодой тополек, и его затрясло на булыжной дороге.
«Осторожно, Богдан», – приказал себе Сократилин, и в ту же секунду ударил в грузовик. Он занимал полдороги. Кузов грузовика отделился от кабины и опрокинулся. Теперь промедление было действительно смерти подобно.
Сократилин выжимал из машины все, что только можно было выжать. Давно осталось позади село, немцы, стрелявшие по танку из автоматов.
Левцов во всю глотку ревел: «Броня крепка!…», Могилкин кричал что-то непонятное. Они мчались на восток! И солнце уже всходило, огромное, раскаленное, плоское. И туман, смешиваясь, с дорожной пылью, клубился.
С шоссе свернули на грунтовую дорогу. Машину теперь не трясло, и она бежала, покачиваясь, мягко шлепая траками. Левцов с Могилкиным уселись на башне, свесив в люк ноги. Им было немножко холодно. Солнце с каждой минутой желтело, поднималось все выше и выше. Туман редел, рвался на клочья, забивался в ямки, ложбины и там таял. Подул ветерок, и все вдруг заблестело, засверкало, заиграло. Небо бездонно синее, пестрые крестьянские поля. Рожь уже выталкивает из своих зеленых трубок серые колоски, узкими полосками белеет гречиха, и клевер уже покраснел.
Дорога нырнула в балку, из балки – на холм. Проехали луг, он цвел вовсю, и уже подсыхал. Потом потянулся кустарник, кустарник сменил сырой и угрюмый лес из осины, хилой березы да ольхи с крушиной и непролазного ивняка.
