И таец невдолге перехватил его взгляд – и точас устремился к Раду.
– Good thing! – Хорошая вещь! – Английская речь давалась ему с невероятным трудом, это было одно мучительное напряжение горла, нёба, языка, и Рад скорее не понял, а догадался, что он произнес. – Good thing! – повторил таец, поводя перед Радом полотнищем, что держал в обеих руках, – истинно тореро, призывающий быка броситься на него. – Good thing!
Рад со смятением, старательно избегая теперь встречи с глазами тайца, отрицательно помахал рукой.
– No. No. Thank you. No. – Нет. Нет. Благодарю вас. Нет. – Взял трубочку, изогнуто торчащую из стакана, в губы, втянул в себя сок. Бык, не желающий бежать на плащ тореро, должен был вынудить тореро искать себе другую жертву.
Он допил сок, подозвал официанта, рассчитался – продавца, к его радости, нигде не было видно. Но только он ступил с причала на землю, его тореро вырос перед ним – будто впрямь из-под земли.
– Good thing, – встряхивая развернутым полотнищем и искательно глядя на Рада, проговорил он. – Very good thing. – Очень хорошая вещь.
Оказывается, ему было известно больше двух английских слов.
«Нет», – хотелось снова сказать Раду, но глаза тайца выворачивали его наизнанку, и очередное «нет» умерло в нем, не родившись.
– How much? – Сколько? – непонятно зачем спросил он.
«How much» – это таец тоже знал. Он быстро-быстро залопотал что-то, возможно, это был английский и он в том числе называл цену, но Рад его не понимал.
– Don't understand you. – Не понимаю вас, – сказал Рад и хотел уйти, – таец остановил его, схватив за руку, и стал показывать на пальцах, выставляя вилкой средний и указательный. – Five hundred? – Пятьсот? – расшифровал Рад.
Таец отрицательно помотал головой и потряс рукой с выставленными вилкой пальцами.
– Two hundred? – предположил Рад. – Двести бат?
– Yes, yes. – Да, да, – согласно закивал таец.
– Too expensive. – Слишком дорого, – развел Рад руками, решительно обогнул продавца полотнищ и двинулся по дороге, вьющейся вдоль берега, – как шел до остановки в ресторанчике.
Правда, дорога была уже более тропой, чем дорогой. То, что она все более напоминала тропу и все меньше на ней попадалось народу, вполне отвечало желанию Рада. Ему хотелось забрести в такую глушь, где о цивилизации напоминала бы только его одежда, простроченная машинным швом.
Продавец полотнищ возник у него на пути как раз в таком месте – когда Рад свернул на ответвляющуся от дороги едва заметную тропу, круто уходящую вверх. Должно быть, продавец знал тут не только человеческие, но и муравьиные тропки, и обогнал Рада по ним.
Он стоял на тропе, развернув перед собой одно из полотнищ с таким видом, словно это было его постоянное место торговли.
– Good thing! – сказал тореро, заступая дорогу облюбованному им быку.
Он был поразительно настырен, несмотря на затравленно-испуганное выражение своих глаз.
– Too expensive, – механически повторил Рад, проходя мимо тайца.
Но на вершине горы, где тропа, прорвавшись сквозь заросли, вдруг вывела его на широкую, отсыпанную желтым гравием дорогу, он снова был встречен продавцом полотнищ.
– Good thing! – выставил перед ним тореро свой плащ. И с мучительной старательностью выдавливая из себя слова, проговорил – так, что Рад его понял: – One hundred twenty. – Сто двадцать.
Он сбавил цену чуть не наполовину!
Рад подставил загривок, чтобы получить в него шпагой. Он больше не мог сопротивляться.
Продавец держал развернутым полотнище с драконом – нежно-серый графический рисунок на ярко- вишневом насыщенном фоне, – Рад его и взял. Продавец извлек из висевшей на плече холстяной сумки белый полиэтиленовый пакет, мягкими нежными движениями убрал полотнище внутрь пакета, а Рад достал кошелек и стал перебирать банкноты внутри. Лежало несколько сотен, были пятидесятки, а двадцаток не было. Он счел это знаком. Достал сотню, пятидесятку и, чуть погодя, еще одну пятидесятку. Может быть, двести бат – это продавец просил лишку, имея в виду после торга сбросить цену, но дать ему меньше у Рада не поворачивалась рука. Пять долларов за художественное изделие – куда еще было меньше.
Продавец, увидев вместо ста двадцати бат двести, отрицательно закрутил головой, замахал рукой:
– One hundred twenty! Twenty!
Рад решил, что продавец просит дать ему сто двадцать бат без сдачи.
– That's okay. – Все в порядке, – сказал Рад. – Two hundred. Take its. – Две сотни. Бери.
– One hundred twenty. One hundred twenty, – не беря деньги, заприговаривал продавец – так, словно Рад обидел его.
Рад забрал у него пакет с полотнищем из рук и всунул вместо него в кулак продавцу деньги.
– Two hundred, – повторил он. – I want. – Я так хочу. Продавец схватил его за подол выпущенной поверх брюк рубашки.
– No two. – Две нет, – с обиженно-недоуменным лицом старательно проклекотал он. – One hundred twenty!
Рад наконец понял его. Сдачи у продавца действительно не было, но брать лишние восемьдесят бат он не хотел. Он сбавил цену – и хотел получить столько, за сколько, полагал он, договорились.
Отделаться от продавца, видимо, можно было, только послав его куда подальше.
– Fuck off! – Отъебись! – Рад вырвал у него из рук подол рубашки. Раз продавец знал по-английски больше двух слов, он мог знать и это. – Fuck off, I say! – Отъебись, я сказал!
Ругательство подействовало. Заваливший быка тореро попятился-попятился – и через мгновение рядом с Радом его не было. Заросли приняли его в себя, и Рад остался на дороге один. С глянцевитым белым пакетом в руках.
Он развел ручки пакета в стороны и заглянул внутрь. Что было делать с этим полотнищем? Совершенно оно было ему не нужно. Непонятно что, непонятно для чего.
Дорога звала продолжить поход. Но через несколько десятков шагов, как двинулся по ней, она оборвалась. Вернее, дорога вдруг словно бы свернулась кольцом: резко сузившись, съехала по склону метров на пять и там завершилась покато-кособоким кругом.
Рад спустился на круг, пересек, подойдя к краю, – это был край ойкумены. Дальше в зарослях кустарника, цепляющегося за каждую расщелину в камне, начинался обрыв, дальше человеку ходу не было. Он дошел до конца острова, а кольцо свернувшейся дороги было чем-то вроде смотровой площадки. Далеко внизу, метрах, наверное, в ста, все в искрящейся под солнцем ряби, словно обшитое кружевной лентой прибоя, лежало по-кодаковски неправдоподобное сапфировое море, которое оживляли такие же неправдоподобно белые паруса двух яхт, неподвижно стоявших на якоре в каких-нибудь двух десятках метров от берегового обрыва.
Это были небольшие, двухпарусные яхты, ничего родственного с той, на которую их возил Сукитая, и, судя по тому, что они стояли так близко от острова, может быть, на какой-нибудь из них были сейчас Дрон с Нелли и Тони. Они трое после завтрака, вызвав такси-грузовичок, отправились как раз куда-то на эту сторону острова дайвинговать – нырять с аквалангом. Дрон с Нелли, оказывается, были заядлыми ныряльщиками, и Тони тоже владел этим искусством. Рад, по замыслу Дрона, должен был ехать с ними, брать уроки у инструктора, – Рад отказался. «Я погуляю», – сказал он. Нелли с Тони принялись было уговаривать его, Дрон оборвал их. «Пусть погуляет, – сказал он. Добавив, непонятно для Тони: – Ему нужно кое о чем подумать. Да, Рад, подумать?» – прищурился он, глядя на Рада. «Ты и проницателен», – отозвался Рад. Дрон хохотнул. «А может, составишь компанию Крису?» – понизив голос, спросил он. Но Нелли услышала. «Не рекомендую», – проиграв бровями, сказала она Раду. С нажимом, словно вкладывала в свое пожелание нечто большее, чем просто пожелание. Речь шла о «леди по вызову». Крис вчера все же позвонил, сделал заказ и сегодня ждал его исполнения. «Я буду думать», – пренебрегши ответом Нелли, сказал Рад, обращаясь к Дрону. «Смотри, – бросил Дрон. – Крис не поделится».
Какое-то время Рад стоял над обрывом, пытаясь увидеть, что происходит на яхтах, и вглядываясь в воду вокруг них – не появится ли там кто с аквалангом, – но на яхтах не было никакого движения, вода вокруг тоже спокойна, и он, вобрав в себя открывающийся с площадки вид в последний раз, тронулся обратно
