товарища. Тщедушное тело его сотрясали рыдания, а по совсем еще мальчишескому лицу ручьями текли слезы.
— Не могу поверить, Алекс, — всхлипывал он, — я уже не надеялся. Нам сказали, что больше транспортов не будет… неужели мы еще сможем вернуться домой? Ты веришь в это?
— Конечно, сможем, — успокаивал Шеллен, — только не называй меня Алексом. Пошли, вон уже солнце выглянуло. Сегодня будет погожий денек. Сейчас хлебнешь еще коньяку и давай-ка ложись поспи. Пойдем, я тебя устрою. Ты на ногах не держишься.
— Что будем делать, лейтенант, — спросил Шеллена вахмистр Блок, когда тот, уложив Гроппнера, выходил из барака. — Надо что-то решать. Продуктов нет, лекарств — тоже. Почти у всех раненых нагноения. Я самолично нюхал сейчас плечо у Кленце — там вне всяких сомнений гангрена. Вы сказали, что ваш самолет поврежден? Среди нас есть отличный автомеханик, а также слесарь из оружейной мастерской бригады. Сам я до войны работал жестянщиком, крыл железом церковные крыши у себя в Мекленбурге. Так что тоже кое-чем смогу помочь. Вот только с инструментом…
— А электрик у вас найдется? — перебил Алекс.
— Думаю… да.
— Тогда, как отдохнут, тащите всех к «Фоккеру». Я буду там.
— Сделаем, господин лейтенант… вот только…
— Да.
— Тут такое дело…
Шеллен остановился и в упор посмотрел на вахмистра:
— Давайте, Блок, выкладывайте все начистоту. Вас интересует, куда я потом полечу и что там скажу? Так ведь?
— Ну… да. Да, именно так.
— Вы не хотите возвращаться? Я вас правильно понял?
— Мы не хотим попасть в лапы к русским. Вы знаете, что такое русский плен? Я уж не говорю о двух наших прибалтийцах, которых большевики сразу расстреляют как предателей. Наши тоже решат, что мы дезертиры. Поэтому у нас один способ спасти свою жизнь — сдаться нейтралам. Все равно ведь все катится к черту в зубы.
— Я придерживаюсь того же мнения, вахмистр, — Алекс положил на плечо унтер-офицера руку. — Так что успокойтесь.
— Отлично! — Блок мгновенно повеселел. — В таком случае, может, не нужно никуда лететь, а просто связаться с ними по радио? Понимаете, среди нас есть один швед из «Викинга», он расскажет своим что и как. Вы только научите пользоваться вашим радио.
— А не боитесь, что передачу засекут не только шведы?
День и вправду выдался солнечным, с теплым южным ветром. Все, кто мог ходить, к полудню выползли из барака и слонялись по берегу в поисках выброшенной штормом рыбы. Некоторые сушили расстеленную на камнях одежду. «Ремонтная бригада», орудуя ножами и прикладами карабинов, латала дыры в обшивке «длинноносого», а настоящий электрик, нашедшийся среди одного из двух уцелевших прибалтийцев, очень умело состыковал и с помощью извлеченной из фонарика Шеллена батарейки прозвонил отремонтированный кабель. Алекс угостил ремонтников остатками коньяка. Весь свой сухой паек, состоявший в основном из специальных пищевых таблеток, он отдал на подкормку раненых еще утром. Когда ремонт был завершен, в кабину истребителя помогли забраться здоровенному шведу (у него в море была сломана ступня), и он, крутя настроечные верньеры, занялся поиском подходящей шведской радиостанции. Минут через десять он, по его словам, вышел на частоту береговой пограничной охраны, о чем тут же доложил находившемуся поблизости Шеллену.
— Что дальше, господин лейтенант?
— Ты уверен, что это ваши пограничники, а не какая-нибудь лесозаготовительная или рыболовная контора?… Тогда переходи на передачу, — Алекс взобрался на крыло и согнулся над кабиной, — тумблер справа от верньеры. Вот так. Передай, что ты, шведский рыбак, терпишь бедствие вместе со своими товарищами. Вас двенадцать человек, вашу посудину разбило штормом, а самих выбросило на маленький остров. Есть тяжелораненые, нет пресной воды, координаты вам неизвестны, но, предположительно, вы южнее Эланда, так что пускай возьмут пеленг. Все, давай!
У самолета сгрудилась большая часть из всех находившихся на острове. Приковылял даже бледный как полотно обервахмистр Кленце, висевшая на перевязи левая рука которого распухла и зловеще посинела. Все они ждали, затаив дыхание. Швед, которого звали Магнус Бьёрнефельд и который когда-то служил обершарфюрером СС в дивизии «Викинг», а по окончании контракта был переведен в вермахт, что-то говорил на не понятном никому из присутствующих языке, прижимая к шее горловые микрофоны.
— Там спрашивают, откуда у нас мощная рация, если судно утонуло? — прошептал он Алексу, отключив тумблер передачи.
— Чертовы бюрократы, — ругнулся Шеллен. — Скажи, что на острове оказалась бетонная взлетная полоса, а на ней — сломанный немецкий самолет.
— Они спрашивают название нашего судна, — снова прошептал швед.
— Скажи… «Сиреневый дельфин».
— Они спрашивают порт приписки…
— Да что б они там треснули! — взорвался Алекс. — Скажи Висбю и напомни, что раненым очень плохо, а один вот-вот отдаст концы.
— Просят дать пеленг…
Шеллен перегнулся в кабину и щелкнул каким-то рычажком.
— Запикало? — спросил он. — Ну и отлично, продолжай слушать.
Через пару минут швед радостно сообщил, что их засекли и велели ждать помощь. Толпа возликовала. Кто-то закричал: «Да здравствует Швеция!» — а несколько человек бросились к превращенному в лазарет аэродромному бараку, чтобы сообщить радостную весть больным и раненым.
— Только бы погода опять не подвела, — сказал кто-то, и все принялись осматривать горизонт, который снова затягивали облака.
Алекс с Гроппнером отошли подальше от остальных и уселись, привалившись к большому, покрытому высохшим мхом валуну.
— Как ты-то оказался в этой компании? — спросил Шеллен. — С твоим зрением?
— Очень просто — меня мобилизовали в почтовую службу. Там сейчас все нижние чины из нестроевиков. С ноября работал в Данциге на сортировке армейской почты, потом, когда началась эвакуация, надеялся, что и нашу службу вывезут. Но не тут-то было. Нас даже не пропускали в порт. Одного моего сослуживца расстреляли эсэсовцы: он раздобыл билет на пароход, отходящий из Пиллау, отдав все свои деньги, как оказалось потом, за фальшивку, да еще пробрался в порт по чужим документам. Нам потом сообщили об этом случае и велели ждать, мол, вывезут и вас, когда поступит команда.
Но 25 марта из Данцига ушел последний транспорт, а 30-го в город въехали русские танки. Меня и еще нескольких женщин прямо на набережной подобрали моряки. Представляешь, они на торпедном катере зашли по Мотлаве чуть ли не в самый центр города. Чтобы сбить противника с толку, они сняли с флагштоков имперские военные флаги, привязав вместо них простыни, а во время прорыва к бухте включили сирену и прожекторы. К этому времени как раз уже стемнело. На фоне пожарищ по мостам ползли силуэты танков, а мы, под дикое завывание сирены, проносились под ними. Вырвались в бухту, в поисках топлива дошли до Готенхафена. Оказалось, что там наши прямо на фарватере затопили «Гнейзенау», перегородив проход.
Но все обошлось — подвернулся какой-то тральщик, из топливных танков которого наши моряки слили остатки нефти. В кромешной тьме, без фонарей и флагов поперли в открытое море. Правда, повезли они нас не в сторону Германии, а наоборот, еще дальше на север, к Либаве, — по слухам, у капитана катера там осталась семья. Перед самым рассветом прошли через канал в Либавское озеро. В общем, прибился я в итоге к артиллеристам, державшим оборону тамошней крепости. Вернее сказать, это были торчавшие из воды развалины. К нам еще присоединилась пара моряков, этот вот швед, который с поломанной ногой, и несколько латышей-добровольцев. Отец одного из них — местный рыбак, — чтобы спасти сына, вызвался вывести из озера свой старый хойер (так, кажется, называлась его посудина), а мы должны были раздобыть
