бензин и ждать его ночью у второго моста через канал. Было это 5 апреля.
При мысли о новом морском круизе, да еще на беспалубной деревянной лодке без кают и трюмов, я по первости впал в отчаяние. Потом, рассудив, что умереть в море все же романтичнее, нежели сгнить заживо в Сибири, взял себя в руки. Хотя, знаешь, Алекс, если бы я знал тогда, что нас ждет впереди, наверное, все же предпочел бы Сибирь.
«Досталось парню, — подумал Шеллен, глядя на ссутулившегося Гроппнера. — Романтик хренов».
— Поначалу все складывалось удачно, — продолжал тот. — По-тихому выбравшись из разрушенной еще в ту войну крепости, мы распределили между собой канистры с бензином и, разбившись на группы, пробрались к мосту. Там укрылись в кустах шиповника в находившемся поблизости церковном дворике. Мы не знали в наших ли еще руках была эта часть города, так что опасность на данном этапе исходила больше от эсэсовских патрулей, нежели от русских снарядов. Но сейчас мне кажется, что этих патрулей уже не было. Ну вот… Латыш подогнал свою посудину, как и договаривались, правда, чтобы пройти под мостами, ему пришлось спилить мачту. Русские как раз начали беспокоящий обстрел, и мы — сорок пять человек — под шумок загрузились на борт лодки. От воды до верха бортов осталось не больше пятнадцати сантиметров, и, как она сразу не пошла ко дну, мне непонятно до сих пор. Хозяин лодки сошел на берег (у него в городе оставалась жена и еще несколько детей), попрощался с сыном и сказал, что нам нужно держать курс 275 и тогда миль через семьдесят мы достигнем шведских территориальных вод. А там вроде как будет проще, поскольку ни русские, ни немцы туда не суются из-за опасности подорваться на шведских минах. А еще миль пятнадцать — и Готланд. Казалось бы, не так и много.
Ну во-от. Мы завели мотор и вышли из канала под покровом дымовых шлейфов, тянувшихся от центра города. Взяли курс на запад прямиком через минные поля. Надеялись, что магнитные взрыватели побрезгуют нашей деревяшкой. Тем не менее три человека посменно стояли на носу и по бокам с длинными шестами, чтобы отталкивать от бортов все, что бы к ним ни приблизилось. А так как ночь выдалась совершенно непроглядной, несколько других светили на воду фонариками. На наше счастье, ветра почти не было. И хоть крейсерская скорость хойера не превышала трех узлов, к полудню 7 апреля мы рассчитывали достичь шведского Готланда… Алекс, ты спишь?
— Я слушаю с закрытыми глазами. Продолжай, — ответил Алекс.
— Ладно, спи, а я все равно буду рассказывать. В общем, через пару часов напряжение спало. Кто дремал, кто вполголоса переговаривался. Лейтенант — наш командир — стал расспрашивать шведа Магнуса про Швецию, мол, как там вообще и можно ли, женившись на шведке, получить ихнее гражданство. Ты знаешь, Алекс, оказывается, у них только совсем недавно, буквально лет сорок назад, ввели закон, обязавший каждого иметь фамилию. До этого простолюдинам она не полагалась. Новорожденному давали только имя и прозвище, почти как у индейцев. Как тебе такое: Карл Еловая Шишка или Шарлотта Белая Береза…
— Шарлотта? — открыл глаза Шеллен. — Ах да… продолжай… я внимательно слушаю… Карл Еловая Шишка… а что, мне нравится.
Гроппнер посмотрел на товарища, улыбнулся и, привалившись к валуну, тоже прикрыл глаза.
— На следующий день, часов около двух, нашей идиллии пришел конец. В небе появились два самолета со звездами на крыльях. Сначала мы подумали, что они нас не заметят, но те пошли на разворот. Один потом все же улетел, а второй, сделав еще один круг, стал пикировать. Он выпустил всего одну очередь, облетел нас еще раз и тоже скрылся. Мы догадались, что русские возвращались с охоты с расстрелянными боекомплектами. В противном случае наша посудина была бы разобрана ими на щепки.
Я в тот момент как раз пробирался на нос, где у нас из ведра с крышкой был оборудован гальюн. Пули шлепнулись рядом со мной. Они прилетели одним густым роем и разом вонзились в доски, в человеческие кости и мясо. Я успел только присесть, схватившись за чьи-то плечи, как все закончилось… а, вернее сказать, началось. Крики, стоны, хрипы. Кто-то запаниковал. Лейтенант пообещал пристрелить каждого, если тот не ранен, но станет орать не по делу. В общем, принялись растаскивать всех, кого зацепило. Легкораненых — ближе к носу, тяжелых — к центру. Троих пришлось спустить за борт. Это были наши первые потери и среди них, представь, тот самый парень — латыш, папаша которого пожертвовал для нас своей лодкой. Одна из пуль попала ему прямо в лицо, когда он запрокинул голову, глядя на самолет. Четверо были серьезно ранены, а в бортах и днище мы насчитали тринадцать дырок, через которые фонтанами хлестала вода. На этот случай у нас были припасены два топора, гвозди, дощечки, куски брезента и большой полотняный чехол от «мерседеса». Так что пробоины мы быстро заделали. А тут как раз море покрылось дымкой, которая нас определенно спасла — в тот день мы, как минимум, трижды слышали шум пролетающих самолетов.
Но вскоре забарахлил наш собственный мотор, а потом усилился ветер и поднялись волны. В баркас стала захлестывать вода. Тогда мы разрезали брезент на длинные полосы шириной сантиметров по сорок и с помощью дощечек наростили ими борта. Все это, конечно, держалось на соплях и постоянно отваливалось, но, тем не менее, помогло. Так и сидели, придерживая одной рукой эти лоскутки, а другой вычерпывая кружкой или котелком воду. А ночью разыгрался настоящий шторм. Нашу посудину крутило и вертело в разные стороны, и мне казалось, что мы или не двигаемся вовсе, или ходим кругами. К утру немного стихло. Половина из нас к этому времени настолько выбилась из сил, что, казалось, пролети самолет — никто не поднимет головы. Раненые жаловались, что морская вода пропитала их повязки и разъедает раны, но у нас не было сухих бинтов, да и что проку в них, если лодку регулярно заливало новыми потоками воды. Мы не могли определить своих координат; одни говорили, что мы уже достигли шведской прибрежной зоны, другие хотели бы в это верить.
К вечеру второго дня тучи висели низко над нами, но воздух над самой водой стал прозрачным. Спасительная дымка растаяла. Каждый молил небо об одном — скорее бы оно потемнело. Но самолеты появились раньше. Они шли над самой поверхностью; штук двадцать. Разумеется, на их крыльях опять были звезды, и один из них ту же начал описывать над нами круги. Наш лейтенант велел всем, у кого было оружие, приготовиться, чтобы по его команде открыть огонь. Самолет поднялся метров на двести и оттуда начал пикирование. Вода вокруг нашей лодки взорвалась высокими фонтанами. Мы тоже принялись палить, но наши свинцульки на таком расстоянии были ему не опасны. В эти минуты, Алекс, я подумал: скорей бы все кончилось. Но самолет сделал три захода и улетел, а мы все еще оставались на плаву. Позже мы пришли к выводу, что нас обстрелял неопытный летчик да к тому же только из пулеметов, так что пробоины оказались не такими большими. Убитые и раненые лежали вповалку в своих мокрых от воды и крови шинелях, а между их телами бурлили темно-красные водовороты. Те, кто уцелел, бросились вычерпывать воду и, отталкивая мертвых, затыкать ладонями отверстия в досках обшивки.
Но спасло нас другое. Два наших моряка с помощью еще нескольких человек завели под нос лодки автомобильный чехол, к углам которого были загодя привязаны длинные веревки. Чехол протащили под днище, растянули и прихватили к верху бортов гвоздями. Приток воды сразу же резко уменьшился. Мы успели ее вычерпать, а с нею, я думаю, еще и пару ведер человеческой крови. На этот раз за борт спустили уже восьмерых, в том числе и нашего лейтенанта. Еще трое умерли в течение ближайшей ночи. Но хуже всего было то, что несколько пуль попали в мотор, и он вышел из строя. Мачты, как я говорил, у нас не было; имелось, правда, четыре весла, но что от них проку. А тут еще выяснилось, что одна из пуль попала в прикрепленный на носу морской компас. Это, впрочем, особого значения не имело, поскольку у многих имелись наручные или карманные армейские компасы. А теперь вообрази наше положение: кромешная темнота беззвездной ночи (батарейки в наших фонариках разрядились); двигатель не работает; стоны раненых, шум ветра, плеск волн да бряцание солдатских котелков, которыми мы постоянно вычерпывали воду, не видя в темноте, из каких щелей она поступает. И еще лязг зубов от нестерпимого холода и сырой одежды. И при всем при этом ты понимаешь, что уже никуда не плывешь и что утром кто-нибудь мимоходом тебя добьет, словно беглого раба.
И все же рук мы не опустили. Как только забрезжило, мы с помощью веревок и гвоздей соединили попарно весла, а они на этой посудине по три с половиной метра, установили их треугольником, уперев в борта и растянув веревками на нос и корму. Еще раз проконопатив пробоины и щели, извлекли полотняный чехол из-под днища и привязали к мачте и бортам в виде треугольного паруса. Судя по тому, как натянулась кормовая веревка (моряки называли ее каким-то хитроумным термином, который я не запомнил), нас хорошо потянуло. Один из матросов, глядя на часы и бросая за борт кусочки бумаги, периодически определял нашу
