колени, и, несмотря на прохладу, в легкой белой блузке.
Меньшенин взял букет со стола и под наши аплодисменты преподнес ей.
Букет был очень длинный, тяжелый. Вера прижала его к себе сразу обеими руками. Островерхие пирамидальные соцветия гладиолусов, все сплошь в нежных завитых лепестках, пурпурные, бледно- розовые, сиреневые, черные, мерцая влагой, вспыхнули возле ее лица.
Она подошла ближе к строю и как-то неловко, стеснительно поклонилась нам.
На завтраке ее в столовой не было.
А потом все мы разбрелись по лагерю. Из-за непогоды вторую часть военной игры Меньшенин отменил.
У корпуса старшей группы меня поджидал руководитель по физическому воспитанию.
– К одиннадцати часам быть на репетиции! – приказал он строгим голосом.
Мы собрались только к половине двенадцатого.
По оконным стеклам ползли капли дождя, и в клубе было так сумрачно, что пришлось зажечь над сценой свет.
– В прошлый раз я показал вам, как отстукивать ногами матросский ключ, – заговорил физрук. – Проверим, все ли освоили!
Выдвинув кисть правой руки в мою сторону, он звонко щелкнул пальцами.
Я влез на сцену, упер руки в бока и стал отстукивать подошвами матросский ключ, но тут же сбился.
– Еще раз! – крикнул физрук из зала.
Я начал заново и опять сбился.
– Ну и бестолочь ты! – сказал он, рывком вскочил на сцену и лихо отстучал по деревянному настилу матросский ключ.
– Вот все, что требуется! Ежу понятно!
Он с неприязнью поглядел на меня, сунул руки в карманы спортивных брюк и крикнул остальным:
– Все на сцену! Сегодня будем учиться имитировать работу корабельного дизеля. Дизель состоит из таких движущихся частей, как поршни, клапаны, шатуны и кривошипы. Их взаимодействие мы должны показать в танце.
И он стал учить нас, как имитировать работу дизеля. Мы попеременно садились и вскакивали – так могли подниматься и опускаться поршни в цилиндрах, потом схватывались друг с другом согнутыми в локтях руками, изображая вращение рычагов.
– Открою секрет! У вас будет настоящая матросская форма – брюки, голландки, гюйсы, ремни! – кричал физрук, покрывая зычным голосом наш дружный топот. – Начальник лагеря ездил в город и договорился о костюмах. Выступать будем в формах! Так что, вперед! И не жалеть сил! Корабль пошел самым полным ходом!
Наконец-то я знал название месяца, в котором она родилась, и число, когда она появилась на свет. Словно что-то важное вдруг открылось мне из ее прошлой жизни. И название этого месяца – август, и число – двадцать три, сразу обрели для меня особенное значение.
Я шел через лес, не замечая моросящего дождя, ступая по сырому мху, улыбался и все повторял про себя: «Двадцать третье августа!»
Что я мог подарить ей, чтобы подарок был только от меня и остался ей на память на всю жизнь? Ведь это был бы самый первый подарок, который я подарил ей. Я подумал о том, что никогда не дарил подарки любимым женщинам. Впрочем, у меня не было до нее любимых женщин, я любил только Марию. Но так случилось, что я ничего не подарил Марии.
А теперь мне очень хотелось сделать подарок.
Поперечная полоса света пересекла тропинку, по которой я шел.
Твердо и плоско вспыхнуло впереди озеро. Темные тучи нависали над ним, но щедрый поток солнечных лучей уже пробился сквозь них, упал с высоты на воду. Я спустился на береговой песок и долго стоял у волнительно вздыхающей водной кромки.
Я ничего не мог подарить Вере. Я не имел права даже послать ей поздравительную открытку. Потому что любовь моя была вне закона. Любовь моя была воровская. Мое счастье оказалось моим преступлением.
Как ясно вдруг я понял это!
«Но ведь должен быть какой-то выход, – думал я, глядя на мерцающие на воде блики. – Обязательно должен. Я читал во всех книгах, что любовь не может быть темной».
И главное, я это чувствовал сам, как неоспоримую высшую правду. Она светла и добра, и значит мы будем вместе. Главное: мы уже встретились. Ведь если нет справедливости, то нет и настоящей любви. А я люблю. Я так сильно люблю.
И я все ходил у озера и придумывал ей подарки. Тут были и цветы, и драгоценности, и платья, и книги. И она со счастьем принимала их от меня.
Вечер опустился на лагерь тихий, весь от неба до земли прозрачный, с разметанными по светлому небосводу мелкими черными тучками; дышалось легко, и было хорошо слышно, как в лесу кукует кукушка.
Я стоял в глубине кустов сирени, раздвинув руками холодные ветви, и смотрел на ее окно. Оно было распахнуто настежь. Внутри комнаты горел электрический свет. Оттуда до меня доносились голоса, смех, поздравления, звон рюмок. Пьяно восклицал физрук. Она смеялась.
А сумерки густели, и от этого окно делалось ярче и голоса в нем громче.
– Взгляни на меня! Мне так хочется увидеть тебя! – шептал я.
Я знал, что она не может услышать мой шепот, но мне казалось, что посыл, исходящий из моего сердца, достигнет ее сердца, и она вдруг встанет из-за праздничного стола, подойдет к окну, посмотрит в мою сторону и даже чуть шевельнет мне рукой. Никто не увидит это движение ее руки. Только я один.
Но в запретной для меня комнате по-прежнему веселились, произносили здравицы. И она не слышала моего зова, не подходила к окну. И я понял, что она не услышит и не подойдет.
Я отпустил ветви и пошел прочь.
Я шел и чувствовал, как вместе со мною движется по аллее мое одиночество. Вдруг что-то странное произошло с временем, оно как бы разорвалось и вновь соединилось, но какой-то кусок его при этом исчез, – я увидел, что стемнело и я сижу на скамейке возле ржавого автомобиля без колес, поставленного на четыре деревянных чурбака, и смотрю на этот уродливый автомобиль, который так фантастичен в наступающей полутьме.
Слух мой уловил приближающиеся ко мне шаги.
Кулак шел по аллее от общежития к гаражному дворику и разговаривал сам с собой. Ноги он ставил на землю сильно, с размаха, и все равно его мотало из стороны в сторону.
Я захотел поскорее уйти отсюда, но опоздал: он уже заметил меня.
– О! Пионер! – воскликнул он. – Поработаем?
Он был в черных брюках и желтой нейлоновой рубашке, на спине нижним краем вылезшей из брюк.
– Да, – пролепетал я.
Покачиваясь с пяток на носки, он вынул из кармана ключ, открыл гаражные ворота, исчез за створкой и вскоре показался, неся кусок наждачной бумаги.
– Ржавчину видишь? – спросил он, дыша на меня водкой и копченым мясом.
Я кивнул.
– Снимешь ее.
Он сел на скамейку, икнул, достал сигареты и закурил.
– Автомобиль – символ благополучия! – изрек он пьяным плывущим голосом. – У твоего батьки есть автомобиль?
– Нет, – ответил я.
– Плохо, – сказал он. – Человек с автомобилем – это совсем другой человек, чем без автомобиля.
Я с силою тер переднее крыло машины наждачной бумагой.
Он опять спросил:
– А телевизор есть у вас?
