удивило его. Может, он только подумал бы: что-то изменился обычай, коли скелеты и черепа вышли из храма и кружат меж людьми, а поскольку настоящих костей недостает, вот и стали их делать из сахара, гипса и бумаги.
Навсегда дано мне было запомнить этот вечер. Тогда-то и подумалось, что давнее индейское видение потустороннего мира, не убитое проповедями церкви, очевиднейшим образом легло в основу теперешнего обычая. Не было во всем этом раздумий над страшной могилой, тоски по умершим, ушедшим, утраченным навсегда. Потому это, подумал я, смерть, может, не была для них концом жизни?…
Археологические находки и письменные памятники говорят, что умерших, обернутых полотном и оплетенных шнурами, хоронили вместе с их собаками или сжигали на кострах.
Люди свято верили, что душа усопшего через четыре года после смерти, избежав многочисленных опасностей, прибывает в подземный мир на берегу реки Чикунауапан, и тут ей следует помочь переправиться через стремнину. Сделать это можно было лишь в том случае, если на другом берегу ее ожидает песик, вернее, его душа, которая, узнав душу своего хозяина, кидается в воду, и они вместе переплывают поток.
Собак, предназначенных в мир иной, предпочтительно палевого окраса, убивали стрелой, направленной в шею, затем обвязывали неплетеным хлопковым шпагатом. Кроме собаки высокородного покойника сопровождали его женщины, а также невольники, но это было привилегией избранных.
До сих пор представления о Миктлане напоминали картину Аида. Он тоже лежал в бездне земли, его тоже окружала мрачная река, и в нем тоже была собака, правда, страшная, трехглавая и отнюдь не помогавшая душе, а, скорее, напротив: но дальше начинались существенные различия. В Миктлан попадали только души умерших в результате несчастных случаев и болезней. Те, кто тонул или был убит молнией, то есть оказывались во власти Тлалока, а еще прокаженные, покрытые коростами, запаршивевшие, подагрики, – шли в земной рай, Тлалокан, на вершины гор, покрытые облаками. Воины же, полегшие на поле брани, а также люди, принесенные в жертву богам и светилу, отправлялись на Восток и оттуда сопровождали Солнце в его ежедневном восхождении к зениту. Женщины, умершие во время родов – рождение считалось боем, а успешное рождение ребенка приравнивалось к захвату пленного, – принимались Солнцем в зените и спускались с ним к Западу, месту своего пребывания. Одним словом, никто не умирал, но никто и не мог утешить ближних заверением в том, что они встретятся на том свете.
…На площади Сокало в аркадах плотно теснились ювелирные магазинчики с витринами, горящими золотом, серебром и драгоценными камнями. Я стоял, притиснутый к стене, в плотной толпе зевак, глядя на два женских скелета, увешанных драгоценностями, в'диадемах, с костями, потяжелевшими от браслетов, в юбках из нитей жемчуга, с бюстгальтерами из бриллиантовых брошей, прикрепленных к ребрам, и смотрел, как, повиснув на проволочках, они, подчиняясь работе укрытых моторчиков, призывно покачивали бедрами…
Мне почудилось, что подобные же дивы прогуливаются по тротуарам, вознесенные на своих вытянутых, как кость скелета, каблуках, в таких тугих юбках, что, казалось, они охватывают уже кости их таза. В полумраке в их темных глазных впадинах загорались огоньки, когда также, как они, скелеты – мужчины поворачивали свои черепа им вслед.
Двигаясь вокруг площади, я начал обдумывать суть Миктлана и понял, что необходимо отделить разговоры о душе от мыслей о теле. Бессмертная душа была прекрасной мечтой, никак не проверяемой надеждой на то, что, быть может, сознание не исчезает после смерти. Это была сказка для взрослых, которую тогда, как и сегодня, рассказывали перед смертью, на вечный сон грядущий. И сегодня этой сказке не может воспротивиться никто, даже, пожалуй, самый рационалистически мыслящий ученый, и нет оснований думать, будто когда-то было иначе. Другой разговор – тело, его жизненные процессы. Сегодня, хотя в общепринятом понимании, могила есть конец пути, тупик, стена, о которую разбивается жизнь, а скелет- символ смертного конца, люди образованные, знакомые с достижениями естественных наук, не говоря уже о биологах, знают, что в природе ничто не начинается и не кончается, что все в ней движется, что одно тело превращается в другое и что в ней нет никакого тупика. Так вот им, индейцам Мезоамерики, сознание которых было столь удивительно пронизано биологическим видением, подумал я, скелет должен был напоминать нечто прямо противоположное концу, а именно: некое начало, сокрытую реальность, из которой снова и снова возникают люди.
Смерть и разложение тела лишь вскрывали для них внутренние его леса, сущность тех процессов, которые, действуя невидимо, в укрытии, создали это тело. Скелет – выразительный 'представитель' всех тех несметных созданий. Которые сидят в человеке и как бы говорят: 'Мое убранство, мое тело'. Я снова слышал голоса многочисленных ацтекских поэтов, отрицавших смерть как конец:
Так чем же в таком случае был для индейцев Миктлан, ежели смерти для них не существовало? В чем же тогда была роль Господина Мертвых – Миктлантекутли? В одном я не сомневался ни на минуту: чтобы до конца понять Миктлан, надо было его увидеть в общей системе мышления древних мексиканцев, похоже, глубоко биологического, как все говорило о том до сих пор.
Я стал рассматривать изображения этого бога. В исконном виде, как и в кругу европейской культуры, он был человеческим скелетом: там Смерть, Костлявая – этакая мертвенная старуха в просторном белом балахоне, вооруженная косой, гоняется за жертвами, чтобы отсечь им головы, а у миштеков Миктлантекутль, скелет в одной набедренной повязке, пользовался для той же цели кремневым ножом, но чаще вскрывал им грудную клетку, чтобы выхватить из нее сердце. Что ж, в действии он представал именно как Бог Смерти, Непонятными -только были его украшения и принадлежности, поскольку они отнюдь не ограничивались ножом и скрещенными костями…
Он носил на себе
На одних изображениях у него из уха брызжет кровь, как у кающегося в храме грешника, колющего себя до крови иглою агавы
В кодексе Борджиа этот скелет появляется с источником жизни – диском Солнца на спине, и тут даже Эдуард Зелер, далекий от мысли, что этот бог вне стереотипа, не придумал ничего луч-, шего, как дать ему такое имя: Солнечный Бог Подмира!
Выходило, что бог Смерти был также и богом Жизни! Такое понимание его подтверждалось еще и тем, что на некоторых рисунках он нес жреческую суму со смолой – копанем, а тлеющий копать, как нам известно, был у миштеков символом идущей жизни.
И наконец, его спутница, черепоглазая богиня подземного мира, часто изображалась с телом в виде двойной спирали! Выходит, Миктлантекутли был обручен с мифическим воплощением этой органической структуры, химической молекулы, строение которой, делая возможным самокопирование, давало жизнь, и жизнь бесконечную, вечную!
В том, что я нахожусь на пути к открытию необычному, я понял, прочтя о том, что на 61-й странице
