экстремистов. Длинные волосы Уильямса были подстрижены на африканский манер и правильным полукругом обрамляли голову. Мэтлок подумал, что, если бы они встретились в вельде, он принял бы Уильямса за вождя племени.
– Здравствуйте, – сказал Уильямс, широко улыбаясь. – Добро пожаловать к истокам революции.
– Большое спасибо. – Они обменялись рукопожатиями. – Правда, впечатление не столько революционное, сколько похоронное. Я даже спросил у Джонни, где гроб.
– О боже! – захохотал Уильямс. – Значит, мы все делаем неправильно. Это же день ликования. Немного мрачного, пожалуй, но все же ликования.
– Я не совсем понимаю, – улыбнулся Мэтлок.
– Мальчишка из племени достигает рубежа, за которым для него начинается активная жизнь взрослого мужчины. Значит, это повод для радости. Никаких гробов, никаких рыданий и траурных покрывал.
– Правильно! Правильно, Адам! – подхватил Джонни.
– Брат, почему бы тебе не принести доктору Мэтлоку что-нибудь выпить? – Адам повернулся к Мэтлоку. – До окончания церемонии мы будем пить только пунш «Суахили». Не возражаете?
– Нет, конечно.
Джонни исчез в толпе.
– Прекрасно, – улыбнулся Адам. – Это легкий напиток из рома, лимонада и клюквенного сока. Очень вкусный… Спасибо, что пришли.
– Для меня ваше приглашение было неожиданностью. Я полагал, что это очень закрытое мероприятие – только для своих, из одного племени… Ох, простите!.. Я не хотел вас обидеть…
– А вы и не обидели, – рассмеялся Уильямс. – Я же сам употребил это слово. Хорошо чувствовать себя племенем. Хорошо для братьев.
– Да, вероятно, племя – это…
– Коллектив, общественная группа, способная защитить себя. Имеющая свое лицо.
– Ну, если такова цель – конструктивная цель, – то я ее одобряю.
– Именно такова. Ведь там, в буше, племена не всегда воюют друг с другом. И занимаются не только воровством, грабежом и похищением женщин. Это из дешевых голливудских фильмов. Они торгуют, вместе охотятся, вместе обрабатывают землю и сосуществуют лучше, чем народы и политические группы!
– Хорошо, профессор, – в свою очередь, рассмеялся Мэтлок. – Я все это запишу после лекции.
– Извините. Такая уж у меня привычка.
– Привычка или профессия?
– Время покажет… Но мне хотелось бы, чтобы одно было ясно. В вашем одобрении мы не нуждаемся.
Вернулся Джонни со стаканом пунша для Мэтлока.
– Мистер Мэтлок, а брат Дэвис, то есть Билл Дэвис, говорит, что вы грозились его завалить, а потом на промежуточных вдруг взяли и поставили ему зачет с отличием!
– Брат Дэвис наконец решил взяться за ум и немножко поработать. – Мэтлок взглянул на Адама Уильямса. – Против такого рода одобрения вы не возражаете? Нет?
Уильямс улыбнулся и положил руку на локоть Мэтлоку.
– Нет, сэр, бвана… В этой сфере вы управитель копей царя Соломона. Брат Дэвис здесь для того, чтобы работать не покладая рук и реализовать заложенные в нем возможности. Здесь я не спорю. Делайте с братом что хотите.
– А вы человек страшноватый, – беспечно заметил Мэтлок, хотя ему стало не по себе.
– Ничего подобного. Просто прагматик… Мне нужно проследить за последними приготовлениями. Мы еще увидимся. – Уильямс окликнул проходившего мимо студента, и они начали пробираться сквозь толпу к лестнице.
– Пойдемте, мистер Мэтлок. Посмотрите, какие у нас тут перемены. – И Джонни повел Мэтлока в зал, который раньше был главным залом братства Альфа-Дельта-Фи.
В море темных лиц Мэтлок уловил всего несколько настороженных, враждебных взглядов. Наверное, в другом месте университетского городка он услышал бы больше приветственных возгласов, но в целом встретили его вполне нормально. Мелькнула мысль: а что, если бы братья знали, зачем он пришел, – как бы на него набросились все обитатели Лумумба-Холла! Он ведь здесь единственный белый.
Перемены в зале произошли радикальные. Не было больше широких панелей темного дерева, тяжелых дубовых скамей под огромными, точно в соборе, окнами и массивной мебели с темно-красной кожаной обивкой. Все преобразилось до неузнаваемости. Исчезли стрельчатые окна – их спрямили и превратили в прямоугольные. На потолке образовывали орнамент тысячи блестящих тростинок, сходившихся к центру, где из большого отверстия – фута три в диаметре, – закрытого толстым неровным стеклом, лился желтовато- белесый свет. Мебели как таковой не было. Куски толстых бревен на невысоких ножках, по-видимому, заменяли столы. Вместо стульев вдоль стен лежало множество ярких подушек.
Мэтлок быстро понял смысл всех этих перемен.
Зал братства Альфа-Дельта-Фи превратился в великолепную копию большой африканской хижины. Тут было даже ослепительное экваториальное солнце, светившее через отверстие в крыше.
– Здорово! Просто здорово! У вас ушел на это, наверное, не один месяц.
– Почти полтора года, – сказал Джонни. – Здесь очень уютно, хорошо отдыхается. Знаете, ведь сейчас многие ведущие дизайнеры отдают предпочтение стилю «назад к природе». Это очень рационально, и легко поддерживать порядок.
– Вы словно оправдываетесь. Зачем? Это же полный блеск.
– Да нет, я вовсе не оправдываюсь. – Джонни решил прекратить пояснения. – Адам говорит, что в примитиве есть своего рода величие. Это наследие, которым можно гордиться.
– Адам прав. Хотя он не первый, кто это сказал.
– Не надо ставить нас на место, мистер Мэтлок…
Мэтлок взглянул на Джонни поверх стакана с пуншем.
«О господи, – подумал он, – чем больше все меняется, тем больше остается по-прежнему».
Зал для собраний братства Альфа-Дельта-Фи был вырублен из погребов, расположенных в дальнем конце дома. Это произошло в самом начале столетия, когда богатые выпускники не жалели денег на тайные общества и балы для дебютанток, что способствовало распространению определенного образа жизни, но, естественно, лишь среди избранных.
Тысячи молодых людей в накрахмаленных воротничках прошли церемонию посвящения в члены братства в этом помещении, напоминающем часовню, где они шептали тайные клятвы и обменивались необычными рукопожатиями согласно наставлениям суровых старших братьев – таких же детей, как они сами. А потом напивались, и их тошнило по углам.
Мэтлок думал обо всем этом, наблюдая за разворачивающимся перед ним обрядом. Не менее детским, подумалось ему, и не менее нелепым, чем то, что происходило здесь раньше. Возможно, более жестоким, но ведь он брал свое начало не в плавных фигурах котильона, а в звериных мольбах – мольбах о том, чтобы боги дали силы выжить, а не о сохранении своей исключительности.
Обряд состоял из песнопений, обращенных к черному юноше – по всей вероятности, самому молодому брату в Лумумба-Холле, – он лежал на бетонном полу в одной лишь красной набедренной повязке. По окончании каждого песнопения четверо рослых, голых по пояс студентов в черных ритуальных поясах поднимали юношу над толпой. Зал освещали десятки толстых свечей на подставках, и по стенам и потолку плясали тени. Театральный эффект усиливался разрисованными лицами и лоснящейся от масла кожей пятерых главных участников. Чем громче становилось пение, тем выше поднимали юношу, и вот его напряженно застывшее тело стало уже взлетать в воздух и снова опускаться на вытянутые руки студентов под неистовые гортанные крики толпы.
До сих пор Мэтлок довольно безучастно наблюдал за происходящим, но тут ему вдруг стало страшно за маленького негра. К четверым студентам в центре зала присоединились еще двое. Они сели на корточки в квадрате, образуемом четырьмя студентами, и вытащили по два длинных ножа. Продолжая сидеть на корточках, они вытянули вверх руки – лезвия ножей стояли прямо, застывшие и неподвижные, как юноша над ними. И каждый раз, когда маленький негр падал, четыре острия продвигались к нему все ближе. Один просчет, одно неточное движение скользкой от масла руки – и обряд окончится смертью маленького
