дать им погибнуть? Я знаю, что мне никогда не приходилось оказываться перед таким выбором. И я знаю кое-что еще. Руки героев – изодранные, мозолистые, узловатые, и крайне редко они бывают чистыми. Руки моего отца не были чистыми. Он жил со знанием того, что в борьбе против врагов ему приходилось совершать и такие поступки, которые служили их целям. И в конце концов его широкие плечи все же согнулись под тяжестью чувства вины, которое не смогли облегчить все его добрые дела. Он так и не смог забыть, что он выжил, а столь многим из тех, кого он высоко ценил и нежно любил, это не удалось. Повторю еще раз: когда обладаешь подобным знанием, о каком прощении может идти речь? А результатом было то, что он удваивал усилия, направленные на то, что считал правильным. Только недавно мне удалось понять, что никогда я не относился к нему и его собственному толкованию смысла своей миссии вернее, чем в те дни, когда считал, что бунтую против него и того, что он от меня ожидал. Отец хочет для своих детей прежде всего безопасности. Но это такая вещь, которую не может обеспечить ни один отец.
Бен на долгое, почти бесконечное мгновение встретился взглядом с Анной, и он нашел утешение в твердом, ободряющем взоре ее светло-карих глаз.
– Когда-нибудь, по воле божьей, я стану отцом и, без сомнения, забуду этот урок и должен буду проходить его заново. Макс Хартман был филантропом – согласно буквальному значению этого слова, он любил людей, – и все же он был человеком, которого очень нелегко полюбить. Каждый день его дети должны были спрашивать себя, будет гордиться он ими сегодня или стыдиться их. Теперь я вижу, что он был обуреваем тем же самым вопросом: как поведем себя мы, его дети, будем ли мы гордиться им или стыдиться его?
Питер, мне, помимо всего прочего, ужасно жаль, что тебя нет здесь, рядом со мной в этот момент, чтобы ты мог слушать и говорить. – На его глаза навернулись слезы. – Но, Питер, вот что ты должен записать в раздел «Невероятно, но факт», как ты любил говорить: отец жил, боясь
Бен на мгновение склонил голову.
– Я сказал, что мой отец жил, постоянно боясь того, что я буду судить его, каким бы это ни казалось невероятным. Он боялся, что ребенок, выращенный в роскоши и праздности, станет судить человека, которому пришлось пережить гибель всего, что было для него дорого.
Бен расправил плечи, и его голос, хриплый и глухой от печали, зазвучал немного громче:
– Он жил в боязни того, что я буду судить его.
Я говорю, что он был героем.
Я говорю, что он был хорошим человеком.
И потому, что его было трудно любить, я любил его еще крепче…
Бен умолк, не закончив фразы, слова будто застряли у него в горле. Он больше не мог говорить, да и, возможно, ничего не нужно было добавлять. Он взглянул на лицо Анны, увидел слезы, блестящие на ее щеках, увидел, что она плачет за них обоих, медленно сошел с трибуны и прошел в дальний конец зала. Очень скоро к нему присоединилась Анна и стояла рядом с ним, пока бесчисленные гости пожимали ему руку, направляясь к выходу из зала, и лишь после этого, выйдя за дверь, начинали разговаривать между собой. Звучали слова сочувствия и теплые воспоминания. Старики ласково похлопывали его по плечу; они хорошо помнили его ребенком, половинкой очаровательной пары близнецов Хартмана. К Бену постепенно вернулось самообладание. Он чувствовал себя полураздавленным, но большую часть его бремени составлял гнет печали.
Когда через десять минут кто-то – кажется, руководитель налогового отдела ХКМ – рассказал милый, смешной, но притом исполненный любви и уважения анекдот о его отце, Бен громко рассмеялся. Почему-то ему вдруг сделалось легче, чем было все последние недели, а может быть, и годы. Когда толпа заметно поредела, высокий рыжеволосый мужчина с квадратной челюстью крепко пожал ему руку.
– Мы еще никогда не встречались лично, – сказал рыжеволосый и посмотрел на Анну.
– Бен, это наш с тобой очень добрый друг, – тепло проговорила Анна. – Познакомься – новый директор Отдела внутреннего взаимодействия министерства юстиции – Дэвид Деннин.
Бен энергично встряхнул руку нового знакомого.
– Я много слышал о вас, – сказал он. – Вы позволите выразить вам благодарность за то, что вы спасли наши с ней задницы от серьезной порки? Или же это всего лишь часть ваших должностных обязанностей? – Бен знал, что благодаря в основном именно Деннину ее имя было очищено от клеветы; был искусно распущен слух, что она проводила операцию по выманиванию «крота» и все извещения о ее преступлениях были фальшивкой, предназначенной для того, чтобы обмануть настоящих преступников. Анна даже получила официальное правительственное письмо с благодарностью за «самоотверженность и доблесть, проявленные при выполнении служебного задания», хотя о сути этой самой доблести в письме осторожно умалчивалось. Однако письмо сыграло свою роль при получении ею новой работы в качестве вице- президента «Кнэпп инкорпорейтед», отвечающего за предотвращение коммерческого риска.
Деннин наклонился и поцеловал Анну в щеку.
– Я всего лишь вернул должок, – сказал он, снова повернувшись к Бену. – Как вам наверняка должно быть хорошо известно. В любом случае я все эти дни в ОВВ кручусь так, словно хочу побыстрее сбросить вес. Надеюсь, что, если мать когда-нибудь спросит меня, чем я зарабатываю на жизнь, я уже буду знать, что ей ответить.
– Бен! – Анна представила ему крошечного, смуглого человека, сопровождавшего Деннина. – Еще один мой дорогой друг, с которым я хочу тебя познакомить: Рамон Перес.
Еще одно энергичное рукопожатие. Рамон улыбнулся, показав ослепительно белые зубы.
– Чрезвычайно приятно, – сказал он, коротко качнув головой. Он все еще продолжал улыбаться, когда Анна взяла его под руку и отвела на несколько шагов в сторону.
– У вас вид словно у кота, который только что съел канарейку, – заявила Анна. – В чем дело? Что тут такого забавного? – Ее прекрасные глаза искрились весельем.
Рамон лишь покачал головой. Он взглянул на стоявшего неподалеку жениха Анны, затем на нее и заулыбался еще шире.
– А-а, – снова заговорила Анна. – Я знаю, о чем вы думаете: что за парень пропадает!
Рамон лишь пожал плечами и снова ничего не ответил.
Анна посмотрела на Бена, и он тут же повернулся, будто она его окликнула, и встретился с ней взглядом.
– Ладно, в таком случае я кое-что вам скажу. Так или иначе, но со мной он не пропадет.
Когда, после того как все кончилось, Бен и Анна направлялись к принадлежавшему ХКМ «Линкольну Таункар», ожидающий их перед «Метрополисом» водитель, увидев их, застыл возле автомобиля, готовый распахнуть заднюю дверь. Бен нежно держал Анну под руку. Они не спеша шли к автомобилю, которому предстояло увезти их отсюда. Сгущался вечер; моросил слабый дождик.
И вдруг Бен почувствовал резкий прилив адреналина: водитель казался очень молодым, почти юным, но при этом очень сильным и физически развитым. В голове замелькали многочисленные видения – кошмарные образы из совсем недавнего прошлого. Бен отчаянно стиснул руку Анны.
Держась за ручку двери, водитель повернулся к Бену лицом, и его озарило светом, падавшим из арочных окон «Метрополиса». Это был Джанни, водитель Макса на протяжении последних двух лет, редкозубый, с ребяческой внешностью, всегда веселый и бодрый парень. Джанни взял за козырек свою темно-коричневую кепку и приподнял ее над головой.
– Мистер Хартман! – подчеркнуто официальным тоном произнес он.
Бен и Анна сели в автомобиль, Джанни с энергичным, но негромким хлопком закрыл дверь и уселся на свое место.
– Куда ехать, мистер Хартман? – спросил он.
Бен поглядел на часы. Ночь только начиналась, а занятий в школе завтра все равно не было. Он повернулся к Анне.
– Куда ехать, мисс Наварро?
– Куда угодно, – ответила она. – Лишь бы с тобой. – Ее рука снова нашла его ладонь, а голова
