Неужели вы допустите, чтобы подобное продолжалось и в наши дни, в эту эпоху?
– Я против такого положения вещей, – произнес тотчас один из судей.
– И я, – поспешил присоединиться к нему второй член Верховного суда.
– Разумеется, и я тоже, – заявил третий и столь отчаянно тряхнул головой, что челюсти его громко клацнули.
– О боже, я читала материалы этого дела не менее десяти раз и всякий раз рыдала! – воскликнула женщина-судья.
– Этого-то уж от вас никто не требовал! – сверкнул глазами на нее верховный судья и отключил микрофоны, чтобы суд мог посовещаться в тишине.
– Я люблю его! – шепнула Дженнифер на ухо Сэму. – Мак высказал буквально все в каких-то нескольких фразах!
– Но зато он никогда не проплывал в море во время урагана тридцати семи миль!
– Наш генерал очень красноречив, – заметил Пинкус чуть слышно. – Он знает, что и как говорить!
– Мне что-то не очень понравилась ссылка на чернокожих, – так же тихо промолвил Сайрус. – Ведь его индейских братьев не заковывали в цепи и не продавали, хотя, признаюсь, в целом он действует в верном направлении.
– Вы правы, Сайрус, нас не заковывали в цепи, – отозвалась Редуинг, – нас просто убивали или сгоняли с наших земель в места, где мы умирали с голоду.
– О’кей, Дженни, признаю свое поражение!
Снова включили микрофоны.
– Итак, продолжаем! – изрек крайний справа судья. – Поскольку ваши интересы представляет адвокат Пинкус, известнейший в Бостоне юрист, мы, конечно, признаем ваши полномочия, но осознаете ли вы, сколь серьезен предъявленный вами иск?
– Мы хотим лишь получить назад то, что принадлежит нам по праву. Обо всем же остальном можно порассуждать, но не более того.
– В вашем иске об этом сказано не столь определенно, вождь Повелитель Грома, – заявил судья-негр, и, когда он взял со стола листок бумаги, во взгляде его промелькнуло неодобрение. – Ваш официальный поверенный – Сэмюел Лансинг Дивероу, не так ли?
– Да, так. Означенное лицо – это я, сэр, – выступил вперед Сэм и встал рядом с Хаукинзом.
– Исковое заявление составлено чертовски здорово, молодой человек.
– Благодарю, сэр, но если по-честному…
– Возможно, вам за него пустят пулю в лоб, – продолжил судья, не обращая внимания на слова Дивероу. – Однако в этой бумаге содержится некий подтекст, отдающий сарказмом. Создается впечатление, будто вы заинтересованы не столько в восстановлении справедливости, сколько в мести.
– Если возвращаться к прошлому, то, действительно, я был возмущен, сэр, когда узнал о свершившейся несправедливости.
– Вам платят не за то, чтобы вы предавались своим чувствам, господин адвокат, – проговорил судья слева, – а за то, чтобы вы в своем обращении объективно изложили суть дела. Вы же вместо этого возводите чудовищную напраслину на давно уже почивших лиц, которые, понятно, не в состоянии сказать что-либо в свою защиту.
– Мои заключения основываются на ранее неизвестных материалах, и нет ни одного факта из упомянутых мною, который не был бы подтвержден историческими документами.
– Вы что, профессиональный историк, мистер Дивероу? – спросил один из судей.
– Нет, господин судья, но я профессиональный юрист и как таковой способен представить излагаемые в документах бесспорные факты в качестве свидетельских показаний, что, я уверен, доступно и вам, сэр.
– Очень мило с вашей стороны, что вы не отказываете в этом нашему коллеге, – съязвил другой судья.
– Я никого не хотел обидеть, сэр.
– Однако, судя по вашему высказыванию, сами вы весьма обидчивы, господин адвокат, – молвила леди. – А из этого следует, что и вам ничего не стоит обидеть другого.
– Я действительно могу быть резок, но только тогда, когда имеются на то основания, мадам.
– Эту особенность вашего характера я и имел в виду, мистер Дивероу, когда говорил о саркастической тональности составленного вами заявления. У меня сложилось впечатление, что вы хотите ни больше ни меньше, как отставки части правительства, тотальной капитуляции с его стороны, что легло бы тяжелым бременем на плечи налогоплательщиков нашей страны. Учитывая объективные условия, предложенный вами путь решения проблемы нереален для нашей нации.
– Если только суд позволит мне сказать пару слов, – вмешался вождь уопотами Повелитель Грома, – то я хотел бы заметить, что сей блистательный адвокат и мой юный друг имеет репутацию человека, способного выразить в открытую благородное негодование, когда он чувствует, что для этого есть причина.
– Что?! – зашептал Сэм и ударил Хаукинза локтем под ребро. – Замолчи сейчас же!..
– Он смело берется за то, на что не решились бы и ангелы, но кто из нас смог бы осудить исключительно честную натуру только за то, что она искренне верит в конечное торжество справедливости по отношению к обездоленным? Вы, сэр, заявили, что ему платят не за то, чтобы он предавался своим чувствам. Но вами в данном случае допущена неточность, ибо ему вообще не платят: он безвозмездно тратит свое время, не рассчитывая на награды за верность своим убеждениям… И каковы же они, эти убеждения, заставившие его встать на нашу сторону? Позвольте мне попытаться объяснить вам это. Впрочем, было бы куда лучше, если бы каждый из вас лично посетил с дюжину резерваций – мест обитания индейцев. Тогда бы вы сами увидели, что сделал белый человек с нашим некогда гордым народом. И убедились бы, в какой нищете и в какой грязи приходится нам влачить свое существование и сколь, увы, беспомощны мы. Спросите себя, могли бы вы жить в таких условиях, не испытывая при этом чувства обиды? Эта земля была нашей. Когда же вы захватили ее, мы сумели как-то проникнуться сознанием того, что на ней взрастет более великая, чем мы, единая нация и что мы станем частью ее… Но этому не суждено было сбыться. Вы отнеслись к нам с полнейшим пренебрежением, отмахнулись от нас и, загнав племена наши в изолированные от внешнего мира резервации, лишили индейцев возможности внести свой вклад в прогрессивное развитие общества. Это зафиксировано в исторических документах, а посему не может быть предметом дискуссии… Если даже наш ученый адвокат и привнес в свое заявление гневные, саркастические, по вашему выражению, нотки, то это все равно не помешает ему войти в историю юриспруденции двадцатого века как Кларенс Дарроу наших дней. И, выступая от имени принесенных в жертву уопотами, я заявляю, что мы боготворим его!
– Боготворение, вождь Повелитель Грома, не входит в перечень вопросов, рассматриваемых нашим судом, – хмуро заметил крупный чернокожий судья. – Вы можете сколько угодно боготворить своих богов, быка, икону или самого что ни на есть нового гуру, но для судопроизводства это не имеет никакого значения, да и не должно иметь. Для нас предметом поклонения является только Закон. Мы вносим решение, опираясь на проверенные факты, а не на умственные спекуляции, пусть и кажущиеся весьма убедительными, но базирующиеся исключительно на ничем не подтвержденных сведениях, содержащихся в письменных текстах столетней давности.
– Подождите минутку! – крикнул Сэм. – Я читал исковое заявление…
– Мы полагали, господин адвокат, что это вы составили его, – перебила его леди. – Выходит, мы заблуждались?
– Да… То есть это другая история… Но позвольте мне сообщить вам кое-что. Я, черт возьми, юрист и как таковой тщательнейшим образом изучил это дело. Так вот, сведения, приводимые в исторических документах, использованных при составлении искового заявления, неопровержимы! И если суд из практических соображений предпочтет проигнорировать данное обстоятельство, то, значит, вы кучка…
– Чего, адвокат? – спросил сидевший слева судья.
– Ну что ж, я скажу: кучка трусов!
– Я люблю тебя, Сэм! – прошептала Дженнифер.
Членов Верховного суда столь потрясло это заявление юного поверенного, что они заговорили вдруг все разом, пока раскатистый голос вождя Повелителя Грома – он же Маккензи Лохинвар Хаукинз – не заставил
