Ультиматум Борна

– Это не вполне «общественное медицинское обеспечение».

– Для меня – вполне. Я сообщу его имя и адрес медсестре. При благоприятном стечении обстоятельств он скоро вернется.

– Повторяю, вам очень повезло.

– Я был очень быстр, доктор, равно как и ваш товарищ. Мы увидели преступника, когда этот сукин сын побежал на нас, так что заперли двери и постоянно двигались на сиденьях, стреляя в него. Он пытался подобраться к нам ближе, чтобы убить нас, – и это ему почти удалось… Мне жаль водителя; он был смелым парнем.

Дверь лазарета резко распахнулась – точнее, была почти выбита, осчастливив их величественным присутствием комиссара КГБ из квартиры на Садовой. По-мужицки выглядящий, по-мужицки говорящий офицер Комитета в мятой военной форме.

– Вы… – сказал он врачу. – Я поговорил с вашими сотрудниками снаружи. Они говорят, вы здесь закончили.

– Еще не совсем, товарищ. Остались менее значительные вещи, такие как терапевтическое…

– Позже, – перебил комиссар. – Нам надо поговорить наедине.

– Комитет приказывает? – спросил хирург с незначительной, но очевидной насмешкой.

– Приказывает.

– Порой слишком часто.

– Что?

– Вы слышали меня, – ответил врач, направляясь к двери. Кагэбэшник пожал плечами и подождал, пока закроется дверь. Тогда он подошел к обеим кушеткам, стреляя глазами из-под нависших век то на одного, то на другого раненого, и выплюнул одно слово:

– Новгород!

– Что?

– Что?..

Эти возгласы прозвучали одновременно; даже Борн оттолкнулся от стены.

– Вы, – добавил он, переключившись на свой ограниченный английский, – понимаете, что я говорить?

– Если вы сказали то, что я думаю, что вы сказали, то, думаю, понимаю, но только название.

– Я достаточно понятно объясню. Мы опросили девять мужчин и женщин, которых он запер на складе оружия. Он убил двух охранников, которые не смогли остановить его, понимаете? Он взял автомобильные ключи у четверых мужчин, но не воспользовался ни одним.

– Но я видел, как он пошел к машинам!

– К которой? Еще три человека в Кубинке застрелены, их водительские права отсутствуют. Которая из машин?

– Ради бога, проверьте в вашем автомобильном бюро, или как там оно у вас называется!

– Это займет много времени. Даже в Москве автомобили разных марок, с разными номерными знаками – Ленинград, Смоленск, кто знает – никто не следит за нарушениями автомобильных законов.

– О чем, черт возьми, он говорит?! – вскричал Джейсон.

– Автомобильная собственность регулируется государством, – слабым голосом объяснил Крупкин. – В каждом центре есть своя регистрация, которая редко сотрудничает с другими центрами.

– Почему?

– Индивидуальное владение под разными именами – обычная практика. Это запрещено. Слишком много машин, доступных к покупке.

– И?

– Местное взяточничество – жизненный факт. Никто в Ленинграде не хочет, чтобы ему указывал какой- нибудь бюрократ из Москвы. Он говорит, что на выяснение, какую машину взял Шакал, уйдет несколько дней.

– Это безумие!

– Это сказали вы, мистер Борн, а не я. Я верный гражданин Советского Союза, прошу не забывать.

– Но какое это все имеет отношение к Новгороду – ведь именно это он сказал, не так ли?

– Новгород. Что это значит? – перевел Крупкин вопрос комиссару. Быстро, обрывисто, крестьянин-комиссар по-русски сообщил необходимые детали своему парижскому коллеге. Крупкин повернул голову и перевел на английский. – Постарайся усвоить, Джейсон, – произнес он слабеющим голосом, его дыхание становилось все более затрудненным. – Похоже, убийца увидел тебя из окна, когда ты крался за кустами. Он вернулся в оружейную, крича, как и подобает такому маньяку. Он орал своим заложникам, что ты его и что ты теперь покойник… И еще, что ему осталось сделать последнее дело.

– Новгород, – перебил Конклин шепотом, пялясь в потолок.

– Именно, – подтвердил Крупкин, глядя на профиль Алекса рядом с ним. – Он возвращается к месту своего рождения… где Ильич Рамирес Санчес стал Карлосом Шакалом, потому что его отвергли и приговорили к казни как психа. Он приставлял пушку к горлу каждого, спрашивая, как лучше проехать в Новгород, угрожая убить любого обманщика. Никто, конечно, не соврал, а те, кто знал, сказали, что до него пятьсот-шестьсот километров, на машине ехать целый день.

– На машине? – переспросил Борн.

– Он знает, что не может воспользоваться никаким другим средством передвижения. Железные дороги, аэропорты – даже маленькие аэродромы, – все будут под наблюдением, он понимает это.

– Что он собирается делать в Новгороде? – быстро спросил Джейсон.

– Боже правый на небесах, которого, конечно же, не существует, кто же знает? Он хочет оставить свой знак, очень разрушительный памятник самому себе, без сомнения, в отместку тем, кто, по его мнению, предал его тридцать с лишним лет назад, а также тем беднягам, которые погибли сегодня утром на Вавилова… Он забрал документы у убитого им агента, тренированного в Новгороде; он думает, что сможет пройти туда с ними. Этого не будет – мы его остановим.

– Даже и не пытайтесь, – сказал Борн. – Он может воспользоваться, а может и не воспользоваться ими, в зависимости от того, что увидит или что почувствует. Ему не нужны документы, чтобы попасть туда, не больше, чем мне, но если он почувствует что-то не то – а он почувствует, – то убьет несколько невинных людей и все равно проникнет внутрь.

– К чему ты клонишь? – озабоченно спросил Крупкин, подозрительно глядя на Борна, американца с разными личностями, с заметно конфликтующими стилями жизни.

– Доставьте меня туда раньше него с подробной картой всего комплекса и каким-нибудь документом, который предоставил бы мне свободный доступ куда угодно.

– Ты спятил! – вскричал Дмитрий. – Американец, даже не перебежчик, киллер, разыскиваемый во всех натовских странах Европы, разгуливающий по Новгороду?

– Нет, нет и нет! – рявкнул комиссар. – Я все правильно понял, а? Вы псих, да?

– Вам нужен Шакал?

– Естественно, но не любой ценой.

– Мне нет никакого дела до Новгорода или любого другого комплекса – пора бы вам это уже понять. Ваши маленькие разведывательные операции и наши маленькие разведывательные операции могут продолжаться до бесконечности, и это не имеет значения, потому что ни одна из них ничего не весит в этом марафоне. Все это юношеские игры. Мы либо живем вместе на этой планете, либо нет планеты… Меня интересует только Карлос. Я хочу, чтобы он сдох, чтобы я мог жить дальше.

– Конечно, я лично согласен с большей частью сказанного вами, хотя эти юношеские игры предоставляют некоторым из нас весьма неплохие рабочие места. Однако я не знаю, как убедить мое более строгое вышестоящее начальство, начиная с непосредственного.

– Хорошо, – сказал Конклин со своего стола, по-прежнему пялясь в потолок. – Предлагаю сделку. Вы доставите его в Новгород, а у вас останется Огилви.

– Но он уже у нас, Алексей.

– Не совсем. Вашингтон знает, что он у вас.