глазами взглянуть на дикаря из Исландии. Кое-кого, будь они в Стейнлиде, назвали бы толстухами. «Одна знатная дама из Греции перещеголяла всех — ее, кажется, зовут великая княгиня Ольга Константиновна. Она дала мне на память монетку. Была тут также и Дагмара, дочь Кристиана — русская царица. А потом посыпалось столько маркизов, графов, баронов и их жен, что и не сочтешь, как снегу напорошено! Они всегда ходят по пятам за королями и царями, и те смотрят на них как на прислугу в деревне; я слыхал, держат их для того, чтобы они помогали одеваться и раздеваться королевским особам и еще, прости меня грешного, сажать их на горшок. А в общем все эти люди очень простые и славные. Говорили они все на немецком языке — это главный язык в Европе. Датский они называют нижненемецким и презирают его».
И вот вся эта компания собралась в большой комнате, склонилась над шкатулкой и безуспешно пыталась открыть ее. Кое-кто даже разгневался; английский король первый, топнув ногой, отшвырнул жалкую исландскую дребедень и сказал, что это, должно быть, адская машина. Тут и другие заговорили, кто-то сказал, что же еще хорошего можно ждать от исландцев, которые всегда норовят поставить в неловкое положение благородных людей. «А когда я достал «Стихотворение о том, как открыть шкатулку», они поглядели на него и заявили, что это не намного меняет дело, и знатный господин из Великобритании схватил бумажку, скомкал в кулаке и швырнул на пол; слуги тотчас вымели ее. Но тут пришли несколько дам и сказали моему переводчику, что нас приглашают в другую комнату пить кофе с булками. Итак, мы покинули королей и царей всей вселенной, когда они изо всех сил старались открыть вышеупомянутую шкатулку».
Когда крестьянин подкрепился, пришел сам Кристиан Вильхельмссон и любезно сообщил, что главный конюх получил приказание подвести к дверям дворца Пусси.
«Мы вышли вместе и спустились по лестнице. Здесь, внизу, стояла лошадь. Конюх, одетый в красное, держал ее за поводья. Лошадь была ухожена, откормлена, с толстыми боками и животом. А как вычищена и вымыта!» Хотя ему, Стейнару, показалось, что лошадь изменилась к худшему. Ей не шла коротко подстриженная грива и подрезанный хвост. «Уздечка же была отделана кованым серебром, а кожаные части вышиты и подбиты фетром яркого цвета. Никогда еще исландская лошадь не удостоивалась такого почета. И вот, — пишет Стейнар, — я подошел к нашему Крапи, рожденному из морской пены и вознесшемуся до небес. Погладил его по морде. Мне показалось, что передо мной опять конь моей души. Я вновь заметил блеск в его глазах. Да и король сказал: по взгляду лошади видно, что она узнала старого хозяина. Но я думаю, что она посмотрела на меня отсутствующим взглядом, словно я покойный родственник, являющийся во сне; в эту минуту мне хотелось, чтобы она не узнала меня.
Я спросил конюха, нет ли здесь места для верховой езды, но он ответил: ничего, кроме этого парка. И потом повторил то, что уже говорил король: что Пусси разрешают возить детские тележки среди цветочных клумб, и добавил, что такая лошадка для детей хорошая игрушка, хотя и небезопасная — она может лягнуть, встать на дыбы, если не держать ее крепко за поводья».
Вот что писал крестьянин дальше: «Потом король попрощался со мной и сказал, что я могу просить у него все, что мне захочется и что в его силах выполнить. Я ему ответил исландской поговоркой: «Хорошо, когда король — твой должник». Но дело в том, сказал я, что из того, что может дать король, мне ничего не надо. Я вот только забыл уздечку на лошади, когда передавал ее тем летом, — сказал я, — и уздечку я охотно бы получил обратно. Тогда король призвал конюха и сказал: «Дай этому крестьянину столько самых лучших уздечек, сколько ему захочется». Заключил письмо крестьянин такими словами: «Итак, я передал в руки короля коня моей души и шкатулку моей души и получил уздечку; в придачу получил я фотографии королей и королев во всем их облачении».
Дойдя до этого места, крестьянин написал, что в Копенгагене уже давно наступила ночь и ему пора кончать, так как пароход в скором времени покинет гавань.
Приписка: «Я чуть было не забыл рассказать моему дорогому семейству, что после того, как я распрощался с королями, царями и их дамами и великой княгиней Ольгой Константиновной, я пошел купить себе на два эре воды, которая вытекает из скалы в лесу. Это самый чистый источник в Дании — источник Кирстен Пиль. И, верно, была на то воля Провидения, что я увидел человека, с которым дважды встречался в Исландии. Вначале мне даже показалось, что он мне почудился. Зовут его Тьоудрекур, он епископ. Он стоял у этого источника и пил добрую воду за два эре. Сама судьба свела меня с этим человеком. Так что на этот раз я не могу приехать в Исландию. Со слезными молитвами я вверяю вас господу и на том кончаю свою беседу с вами».
Глава четырнадцатая. Сделки
Глубокий снег покрывает землю; царит полный мрак, и, как уже говорилось ранее, никаких развлечений вот уже целых сто пятьдесят лет: ни света, ни денег, ни любви. Многие находят общий язык с богом, некоторые знают толк в овцах — в какой-то мере, но никто не понимает сердца. Все бормочут старинные стихи или бубнят себе в бороду изречения, и молодежь черпает сведения о жизни из древних саг. Однако стало заметно, что с прошлого года мальчишка вымахал чуть не с самого Эгиля Скаллагримссона, хотя крестьянин не победил в нем викинга настолько, чтобы он догадался в положенное время впустить барана к овцам. Слава богу, что вмешались добрые люди в дела на хуторе Лид. К концу течки они позаботились о тех овцах, у которых еще сохранился инстинкт продолжения рода. Но, к сожалению, совсем упустили из виду коров. Нет теперь на хуторе умной головы, жаловалась хозяйка.
Однажды в самый разгар зимы, когда темнота еще нависает над землей и весь мир лежит укрытый снежным покровом, собачий лай вдруг заставил сильнее забиться сердца в Лиде. Давненько у Снати не было повода вскакивать на крышу и заливаться лаем, и это было не сердитое рычанье, которым пес встречал появление ворон; в лае отчетливо слышались радостные нотки.
Вскоре на пороге появился огромный мужчина. Дом содрогался, когда он стряхивал с себя снег. Заключил в объятия всех обитателей дома, расцеловал, ткнув в лицо бородой, пропахшей табаком и коньяком.
— Лошадей кормить не надо — они сыты, а парни мои привыкли ждать на дворе, пока я убаюкиваю девиц в лучших хуторах. Говорят, что наш друг заделался мормоном, — добавил он.
— Не доведи господи, — со стоном молвила хозяйка дома.
— Мормоны! — воскликнул Бьёрн из Лейрура. — Вот это по мне — настоящие парни! Подавай им самое меньшее двадцать одну жену! И у каждой своя комната с отдельным ходом, моя дорогая, так что никакой тебе шумихи и скандала в доме. Не то что у нас в Исландии — без конца приходится изворачиваться, вилять да утаивать. Ну разве я не говорил всегда, что мой друг Стейнар — удивительный мужик. А вы, мои милые, я вижу, живете неплохо. А? Полнеете, да? Спасибо за прием, оказанный осенью. Я заглянул только, чтобы узнать, как вы тут. Полнеть неплохо, особенно если заплывешь жирком изнутри. Я знаю, мой дорогой Стейнар не простил бы мне, если бы я позволил, чтобы вы тут зачахли, пока он живет там, среди мормонов.
— Хотела бы я знать, — сказала женщина, — что это люди все время болтают о мормонах. Что это за побасенки? Мне кажется, я знаю своего Стейнара не хуже, чем женщины по соседству, которые болтают, что он стал мормоном. Не знаю, что они думали о Стейнаре до сих пор, но я должна сказать, хоть я и не шибко умна, что мой Стейнар, должно быть, сильно изменился за полгода, если обзавелся двадцать одной женой.
— Славная ты моя женщина, — сказал Бьёрн из Лейрура, — что за человек Стейнар, прекрасно знают и судья, и сам король. Он выше, чем «да» и «нет»; и в конце концов из него ничего не выжмешь, кроме ухмылки. Он выше золота. Такого человека еще не было в Исландии. Я взял бы на душу грех, если бы дал его женщинам увянуть с тоски. Говорят, у вас не хватает молока?
— Хуже того, — ответила женщина. — У старой Краснухи осенью был выкидыш, теперь она яловая; да тут еще, на беду, забыли случить молодую телку. На хуторе теперь только пустые головы. Этой зимой я приставила дочку к коровам — до этого она и понятия не имела о случке. И сама я поглупела. Так что, видишь, мы не купаемся в молоке. Маленький викинг не слишком силен, толку от него немного. Одна только Стейнбьорг, что прислуживала тебе, цветет.
