Он посмотрел на нее довольно хмуро, но ничего не сказал, а через несколько секунд вышел, заставив задрожать пламя свечей и оставив Николь, молча стоявшую посреди комнаты. Николь не двигалась, решив, что если она будет стоять спокойно, то странное чувство боли и страха покинет ее. Но вскоре она поняла, что не сможет справиться с ним. Для нее настал момент истины. Если она хочет разобраться в себе, ей нужно пройти через это. Как последняя вспышка перед глазами умирающего, перед ней промелькнул длинный список имен из ее «коллекции», и она тут же попыталась оправдать себя, подбирая такие слова, как «попробовать» или «выбрать подходящего мужчину».
– В любом случае, я собиралась покончить со всем этим, – проговорила она, обращаясь к самой себе, – для меня все стало по-другому, когда я влюбилась в Луиса.
И вдруг она поняла, что не может вспомнить его лица, да и другие, более знакомые лица, никак не хотели всплывать в ее голове на экране памяти.
– Что со мной происходит? – жалобно прошептала Николь, – Что, черт возьми, все это значит?
Но в глубине души она понимала, что с ней происходит. Эта правда была такой ошеломляющей, что она боялась признаться в этом даже самой себе. Дело в том, что прошлое, вернее настоящее, в котором она сейчас жила, стало для нее намного важнее ее реальной прошлой жизни. Эта жизнь со всеми ее опасностями и трудностями казалась ей более интересной, чем та, которой она жила раньше. И был еще один факт, который она не могла не признать. В самой глубине своего сознания Николь понимала, что все, чем она занималась раньше, было не просто некрасиво, но и честно, говоря, не разумно. Но что было, то было, с этим ничего нельзя поделать. Теперь события развивались так, что ей предоставлялся случай начать все сначала. В ее сознании вдруг возник совершенно неожиданный вопрос: захочется ли ей вернуться в двадцатый век, предоставь ей кто-нибудь сейчас такую возможность? Конечно, ее ответ будет «да», хотя она была абсолютно уверена, что будет страшно скучать по тем, кого встретила здесь, в семнадцатом столетии, даже по сэру Дензилу Локсли. Ей будет не хватать их всех так же, как совсем недавно не хватало Луиса Дейвина.
Слова Майкла оказались чуть ли не пророческими, потому что Карадок появился на следующее утро. Увидев его из окна второго этажа, Николь сначала не узнала его, но, когда длинная мускулистая фигура поднялась с сиденья повозки, у нее не осталось никаких сомнений в том, что это именно тот человек, которого она, несмотря на все свое к нему отвращение, ждала с таким нетерпением. Длинные рыжеватые волосы были теперь покрашены в черный цвет, даже цвет лица стал другим, более румяным. На Карадоке был длинный кожаный фартук кузнеца, а «инструменты» лежали в повозке. Николь вдруг пришло в голову, что появление кузнеца было вполне естественным, ведь лошадей не подковывали уже несколько дней, так что в появлении повозки не было ничего подозрительного и удивительного. «Боже мой! – подумала она, покачав головой. – Теперь я понимаю, почему Джоселин поручает ему такие невероятные задания».
Тут она снова подумала о том, что с черными волосами Карадок еще более похож на своего хозяина, и ей пришла в голову мысль, что он, быть может, все-таки является каким-нибудь внебрачным ребенком благородного рода Аттвудов. Как зачарованная, она смотрела, как Карадок достал свои инструменты и направился прямиком в конюшню, даже не взглянув в сторону Грейз Корт. «Как бы я хотела, чтобы он нравился мне хоть чуть-чуть больше», – подумала Николь, спускаясь вниз.
За последние несколько дней снег подтаял, и задний двор был похож на грязное болото. Повсюду чувствовалось холодное и безрадостное присутствие зимы, и актриса помимо своей воли восхищалась тем, что, несмотря на суровые условия, сэр Уильям Уоллер, представитель Парламента от Андовера, вместо того, чтобы оставить свои войска голодать всю зиму в Чичестере, увел их в начале января и успешно переправил в Лондон. С тех пор о войне не было никаких известий. С началом зимы, казалось, обе стороны затаились, выжидая, от кого последует первый выстрел. Король набирал новых солдат и оставался в Оксфорде, где его окружали преданные союзники. Его жена, королева Генриетта-Мария находилась в Голландии, пытаясь с помощью своих драгоценностей раздобыть для мужа людей и денег.
Немного потеплело, но все равно было очень холодно, и Николь, пока шла до входной двери, вся продрогла и начала дрожать, хотя во всех комнатах и во всех каминах ярко горел огонь. Она остановилась на пороге, кутаясь в меховой плащ, когда в дом зашел Майкл.
– Доброе утро, миледи, – сказал он непринужденно, хотя горе, которое она ему причинила, явно отражалось у него на лице: даже в тусклом свете оно казалось осунувшимся и усталым, в глазах читалась неприкрытая боль.
– Доброе утро, капитан Морельян, – ответила она, всей душой жалея, что доставила ему столько неприятностей.
– Из деревни приехал кузнец, потому что здешний неожиданно заболел. Я пришел спросить, можно ли будет отвести его на кухню, когда он все сделает?
– Конечно.
– Честно говоря, он кажется мне подозрительным, – продолжал Майкл, – я его раньше никогда не видел.
Взгляд, встретившийся с глазами Николь, был довольно выразителен, и она поняла, что он заподозрил Карадока.
– Не волнуйся, – коротко произнесла она и отвернулась.
Майкл кивнул:
– Что ж, хорошо.
– Хорошо ли? – спросила она, снова ловя его взгляд, – Майкл, ты уверен?
– Только ты можешь ответить на этот вопрос, – отрывисто ответил Майкл. – Прощай, Арабелла.
С этими словами он повернулся и направился обратно в конюшни, твердо ступая по покрытым инеем камням двора.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Когда она впервые увидела Грез Корт, он был освещен лунным светом летней ночи. Теперь Николь покидала дом, понимая, что, скорей всего, больше никогда его не увидит. Он был опять погружен во мрак, луна и звезды щедро проливали на него свой холодный свет. Николь оглянулась и бросила на дом прощальный взгляд. Повозка уже въехала в лес, погони за ними не было, топот копыт уже не смог бы достигнуть слуха обитателей дома. На короткое мгновение она подумала о Майкле, который, как она думала, безмятежно спит в своей кровати. Николь вновь почувствовала себя виноватой. «Что-то за последнее время я стала часто себя винить», – подумала она.
Из всех выдумок Карадока эта была, пожалуй, самая оригинальная, потому что две женщины и ребенок ускользнули из Грейз Корт совершенно незаметно. Николь еще утром объявила о своем намерении поехать на обед к мистеру Холлину, потом, когда стемнело, она вернулась и вышла прогуляться в парк перед домом, где Эммет уже гуляла с ребенком, причем обе были одеты очень тепло – на улице стоял мороз. По этой же причине на Николь была огромная охотничья шапка. Погуляв с Мирандой, обе женщины зашли в дом через одну дверь, но тут же вышли через другую, и, прячась в тени полуразрушенных старых башен, направились прямиком в лес. Карадок под видом кузнеца не спеша подковал одну из лошадей миледи, а потом спокойно покинул поместье. Через час все трое встретились в лесу и отправились в путь.
Как ни странно, Николь испытывала невероятное волнение, похожее на пугающий и волнующий восторг, который охватывал ее каждый раз перед выходом на сцену. Перед каждым спектаклем у нее замирало сердце, она почти физически ощущала, как у нее в крови повышается количество адреналина. Сейчас она переживала нечто похожее. Она прислушивалась к пофыркиванию лошадей, боялась, что яркий лунный свет может быть опасен для них, мечтала о том, чтобы скорее добраться до Оксфорда, и с волнением думала, как Джоселин отреагирует на ее появление. Она не была уверена в том, что Карадок мог услышать от солдат о ней и капитане, но если он все же что-то знал, она все равно не может просить его молчать.
Глядя на его огромную фигуру, восседавшую на месте возницы, Николь опять почувствовала неприязнь и в сотый раз удивилась, что же может в этом человеке вызывать в ней такие чувства. Может
