'В борьбе со всем, ничем ненасытим,
Преследуя изменчивые тени,
Кто так сопротивлялся мне, бывало,
Простёрт в песке, им время совладало.
Стоят. Молчат, как ночь.
Упала стрелка. Делу не помочь.
Упала стрелка. Сделано. Свершилось.
Раз нечто и ничто отождествилось,
Зачем же созидать? Один ответ:
Чем же была заполнена эта видимость, что буду иметь в этот 'последний миг, пустейшее мгновенье'? И извечный вопрос – зачем всё это? И нельзя спрятаться за того мальчика, он уже сам стоит лицом к лицу перед этим же сфинксом. Я раскладываю свои скудные сокровища, бережно расправляю их, как засушенные цветы, и отбрасываю случайный сор. Что же было там? Да, работа, которая должна была стать путеводной звездой всей жизни… Что ж, были краткие минуты удовлетворения.
А в результате всё оказалось не так, растворилось в ничто, слишком поздно выяснилось, что шёл не туда, не на то тратил силы, не угадал свои возможности. И есть только разочарование и непонятно на кого обида… Музыка, литература, искусство? Они всегда были где-то на периферии, заслоняемые всё той же работой и лишь иногда получающие возможность открыть свой божественный смысл. То удивительное сочетание отстранённого покоя и особого волнения перед листом бумаги, с карандашом или кистью в руке… Но и здесь не высказал даже того малого, на что, казалось, был способен, и не осталось ничего. К сожалению или к счастью, но в искусстве моё понимание росло всегда быстрее, чем моё мастерство, и это было главной помехой.
И всё-таки, всё-таки… Перед собой не слукавишь, когда прийдёт назначенное время – а может быть, это уже оно – я конечно же вспомню прошедших по моей жизни женщин, их тепло, их слова и их души, и не может быть иначе, так как всё, что создано человеком на земле – в конечном счёте во славу их, как бы это ни было замаскировано и какие бы порой страдания этому не сопутствовали.
…И как грустно, что только единожды можно быть влюблённым в первый раз, мучиться роковым вопросом, увидеть весь мир изменившимся после ответного признания, задохнуться от счастья первого прикосновения…
Мериме рассказал не всё. Кроме Дон-Жуана ди Тенорио, рокового и злорадного губителя женщин, и лучезарно-обаятельного Дон-Жуана де Маранья, к которому матери приводили своих дочерей, есть третий Дон-Жуан. Он стремится к женщинам как одарённый музыкальным слухом человек стремится к музыке, в каждом произведении схватывая его глубинный смысл и неповторимость. И этот Дон-Жуан обречён вечно 'от жажды умирать над ручьём'. Проникая в женскую душу, он уже не может оставаться враждебным или равнодушным, что необходимо для мужской победы, его победа становится его поражением…
Загадочная музыка белой ночи. Покрытые замершими цветами ветки в белой раме окна…
Как это было? Командировки в тот город были регулярными, там у нас был пусковой объект. Я ей обычно звонил на работу в первый же день приезда, и она начинала комбинировать, каким образом выкроить свидание. Для этого разрабатывалась целая система: мужу говорится, что она идёт с сыном заниматься к подруге, сын оставляется у бабушки под предлогом вечерних занятий в институте, зачем всё так сложно – мне не понять, но я не вдаюсь в расспросы. На свидания она как правило опаздывает; но зато я ещё издали вижу – увидеть издали её не трудно, уж очень она среди остальных прохожих заметна – вижу, как она спешит, смотрит на меня и смеётся. Не улыбается, а именно смеётся, и когда спрашиваю – совершенно не может объяснить, почему.
А желания у неё всегда совершенно определённые, например в кино на такой-то фильм, или кататься на катере, или в ресторан, но тут она соглашается и на кафе, лишь бы сидеть за столиком, откинувшись, с сигаретой, и слушать музыку хотя бы из музыкального автомата. И сидя так, смотрит на меня, и улыбается, и даже наклоняет набок голову, и я что-то начинаю не знать, какое выражение придать лицу. А кроме того я введен в курс всех её домашних дел, хотя от разу до разу забываю все имена, все родственные и дружеские связи.
Однажды она категорически захотела идти со мной в театр, и в самое неудачное время, в последний день командировки, так сказать 'на прощание', не учитывая, что к этому времени деньги на исходе. Билеты были взяты на пределе моих финансовых возможностей. Когда мы разделись в гардеробе, я увидел, какая она нарядная, как эффектна со своей пышной причёской, с живыми чёрными глазами. Она почти моего роста, тонкий ровный нос и немного массивный округлый подбородок, такое аристократическое сочетание, и вообще я выгляжу возле неё, как слуга, прогуливающий хозяйского сен-бернара.
Пьеса была переделкой хорошо знакомого мне романа, а в антракте она требует шампанского, что
