— А за то, что людей сволочил, не обиделись?
— Брань в боку не болит!
Говорили о Кожарине охотно, с оттенком восхищения, как о местной достопримечательности. Но стоило связать его имя с Чубасовым, замолкали.
Приходилось встречаться с Кожариным и в правлении, и на улице. Морячок при встрече глаз не отводил и в лице не менялся. Только раз ощутил на себе Колесников его долгий, испытующий взгляд, как будто хотел человек что-то спросить, но передумал.
Старый план работы со всеми дополнениями потерял смысл. Если бы не показания Зубаркина, подтолкнувшие Колесникова на негласный поединок с Кожариным, он бы, возможно, уехал. Теперь этого нельзя было сделать — мешали чувства долга и профессионального самолюбия. Сложился новый план, еще смутный, но почему-то внушавший уверенность.
Колесников продолжал расспрашивать о Кожарине, расширяя круг привлекаемых лиц. С удовлетворением он замечал на многих лицах появившееся беспокойство. Сударев нервничал и смотрел на следователя с неприязнью. Колесников съездил к леснику Покорнову, ничего у него не добился, но, вернувшись, как бы проговорился, будто дело идет на лад и следствие скоро будет закончено.
Просидев несколько часов кряду не поднимаясь, Колесников почувствовал тяжкий груз онемевшего тела и полную пустоту в голове. Хотелось поскорее выбраться на воздух, ходить, дышать, ни о чем не думая. Он уже прибрал бумаги в портфель, когда в дверь гулко постучали кулаком и, не дожидаясь приглашения, в комнату вошел длинный, курчавый, краснорожий парень. Опережая его, в комнату хлынул запах бензина.
Широко улыбаясь, парень вместо повестки протянул грузную ладонь, на которой все бугры были желтыми и твердыми, а между ними, как ручейки в долинах, вились черные линии шоферской жизни.
— Шуляков, Семен.
Колесников узнал мотоциклиста, которого видел с девушкой в день приезда.
— Садитесь. С чем пришли?
Шуляков сел, свободно раскинув ноги в кирзовых сапогах. Голенища сапог были спущены не из щегольства — в них явно не влезали крутые желваки икр. Доставая из кармана заляпанную жирными пятнами пачку папирос, Шуляков пояснил.
— Пришел, поскольку я и есть тот самый, кого ищете.
Он, должно быть, ждал, что следователь страшно обрадуется этому признанию, и с некоторым удивлением смотрел на спокойное лицо Колесникова.
Фамилия Шулякова была хорошо знакома. В плане расследования у Лукина сын Варвары Шуляковой когда-то стоял на первом месте. Известно было, что он публично грозил убить Чубасова и даже ставил перед ним ультиматум: «Если к вечеру не уберешься, вот этим голову раскрою». И для наглядности вертел, как тросточкой, длинным тяжелым ломом.
Но уже на первых шагах следствия Шуляков отпал. Его алиби было установлено точно. В день убийства его машина находилась за двести километров от Алферовки, и десятки людей удостоверили, что он никуда от машины не отлучался.
По лицу Шулякова Колесников видел, что он врет, но с какой целью, понять не мог.
— Что же вы замолчали? — спросил он.
— А чего еще надо? — удивился Шуляков. — Я ж говорю, что Лаврушку Чубасова кокнул я.
Шуляков при слове «я» приложил растопыренные пальцы к груди, а «кокнул» сопроводил рубящим жестом. Он подался вперед, как бы отдаваясь в руки правосудия: «Вот я весь, берите».
— А почему вы столько времени молчали, а тут вдруг решили признаться?
Шуляков приготовился к другим вопросам и, прежде чем ответить, долго помаргивал рыжими ресницами.
— Совесть замучила, товарищ следователь. Сна лишился, лежу как дурной, все думаю... И кусок в рот не идет...
Он был так мало похож на человека, потерявшего сон и аппетит, что Колесников еле сдержал улыбку.
— Ну, рассказывайте.
Шуляков стал злиться. Он развязно закурил, издали бросил в пепельницу спичку и выдул облачко дыма под зеленый абажур.
— Чего там рассказывать? Берите бумагу, чтобы все по форме.
Колесников достал лист бумаги, положил перед Шуляковым и подал ему перо.
— Пишите, кого убили, когда, где, а я подожду.
— Нехай по-вашему, — согласился Шуляков. Он крепко зажал перо толстыми пальцами, приладился к бумаге и задумался.
— Так и писать?
— Так и пишите: «Я, Шуляков Семен...» Шуляков под диктовку записал эти три слова и опять задумался.
— Меня один верный человек заверил, что за это самое большее, как условно, не дадут, — сказал он вдруг и вопросительно посмотрел на следователя.
— Никакой верный человек не мог сказать вам такую глупость. Кроме судей, никто не может решить, что за это самое полагается.
— Думаете — соврал?
— Ничего не думаю, вижу только, что эта идея очень уж вам понравилась.
— Тоже, конечно, рисковое дело, — рассудительно заметил Шуляков, — Для шофера и условно — не сахар. Завтра пьяный под колеса нырнет, мне это условно припомнят. Так?
Простодушие этого парня не имело границ. Колесников уткнулся в бумаги, чтобы не выдать веселого настроения.
— Припомнят, — подтвердил он.
— То-то и оно, — назидательно заключил Шуляков и решительно придвинул перо к бумаге.
Писал он крупными буквами, проверяя каждое слово губами, и утруждал себя недолго. Минут через пять, старательно расписавшись, он подал заявление Колесникову. Начиналось оно с ругани по адресу Чубасова.
«Поскольку Лавруха Чубасов гад нашей родины, изменник, предатель и мазурик...»
Происшествие было описано в двух строках:
«Ударил я этого гада и выпустил из него дух, чтобы не поганил нашу советскую землю».
Колесников с легким чувством читал этот документ. После однообразной, изнурительной игры в вопросы и ответы, которой он занимался весь день, появление этого рыжего заявителя как будто нарочно было кем- то подстроено, чтобы отвлечь его от невеселых мыслей. Но на этом представление не кончилось.
Дверь снова распахнулась, и в комнату вбежала запыхавшаяся девушка. И ее узнал Колесников. Она сидела на мотоцикле позади Шулякова. Остановившись у порога, она большими испуганными глазами оглядела мужчин, стараясь понять, далеко ли зашел разговор. Повернувшись к Колесникову, она заговорила умоляющим голосом:
— Ой, простите за ради бога! Вы его не слушайте. Он дурной, наговорит почем зря. Не слушайте его!
Шуляков грозно насупил красные надбровья и одной рукой, как граблями, ухватил девушку за плечо.
— Давай, Алена, давай, делай правый поворот.
Отмахиваясь от него, Алена еще громче закричала:
— Не верьте! Все врет!
Шуляков притянул Алену к себе, легонько приподнял, другой рукой подхватил под коленки и бережно понес к двери. Осторожно, как игрушку, он опустил Алену на крыльцо, притянул дверь и, накинув крючок, вернулся к столу.
Аленины кулачки барабанили по двери. Крючок подскакивал, но держался. Шуляков, морщась от
