скрытого удовольствия, виновато развел руками.
— Жена. Сами понимаете — боится, что посадите.
— И посажу!— сказал Колесников. Не поспевая за мыслью следователя, Шуляков помолчал. Потом спохватившись, одобрительно сказал:
— Как положено. Закон.
— Посажу за то, что вы этот самый закон вводите в заблуждение. За лжесвидетельство посажу. Я за серьезным делом приехал, а вы мне тут балаган устраиваете.
— Это вы про нее?
— Да не про нее, а про вас. Что вы тут написали? «Гад, гад». Как вы могли быть у продмага, если в это время грузили доски в Заболотье? Как вы могли в Алферовку попасть? На самолете? Убили и обратно полетели?
— А ежели, — Шуляков хитро прищурился, — я тем свидетелям в Заболотье три пол-литры поставил? Тогда как?
— Плохо придумали. Все проверено.
— Как хотите. — Шуляков обиделся. — Только я жаловаться буду.
— На кого?
— На вас. За халтуру. Невинных людей тягаете, всей деревне беспокойство, а когда сам в руки даюсь — брезгуете.
— Вы мне лучше скажите, что побудило вас прийти ко мне с этим разговором? Только про совесть не врите, не поверю.
Шуляков, собиравшийся уже уходить, снова сел.
— Я так рассуждаю. Раз по закону нужно судить, деваться некуда. Я и пришел — берите. Чего вам еще?
Колесников молчал. Внезапно пришла мысль, подсказавшая любопытный эксперимент.
— Будете брать? — вставая, спросил Шуляков.
— Не буду.
— Как знаете. Только я жаловаться пойду.
— Садитесь.
Довольный, что его угроза подействовала, Шуляков уселся с хозяйским видом.
— Ваша Алена по-девичьи — Грибанова?
— А причем тут она?
— Это ее родителей Чубасов вешал?
Шуляков сразу же ухватился за подсказку.
— Точно! За них я и рассчитался. Это вы ловко сообразили!
— Вот так похоже на правду. С этого и нужно было начинать, — сказал Колесников, придвигая к себе чистый бланк протокола. — Рассказывайте. Подробно. Как задумали убить, как подкупали свидетелей, все рассказывайте, а я буду записывать.
— Пишите... Значит, дело было так. — Шуляков повернул лампу, чтобы свет не бил в глаза, и уставился в зеленое стекло. — Приехал, значит, этот гад, а я про него еще когда слышал... пацаном был. Приехал, гуляет с Тимохой, а народ прямо воет. И Алена не в себе: родителей вспоминает, на улицу не выходит, боится с тем гадом встретиться. Можно такое терпеть?
— Продолжайте.
— Ладно. Терплю, значит, день, другой терплю. Переживать особо некогда, все в разъездах, но нет-нет вспомню. И до того злость берет, тут бы его и пришиб. Я его по-честному предупреждал. Уезжай, говорю, к такой-то матери, а не то убью. Это и люди слышали, свидетели есть. Раз предупредил, другой, а он, гад, жаловаться пошел. К участковому. Ладно. Приходит этот самый участковый, просит того гада не трогать, поскольку он грозился в область нажаловаться. А я ему так и сказал: «Не уедет — убью, а там пусть жалуется». Можете спросить, участковый — свидетель. Спросите?
— Спрошу.
— Ладно. Потом еду я, вроде в Заболотье.
— Что значит «вроде»?
— Договорился с другим шофером, чтоб он меня в Середкине подменил.
— Где это Середкино?
— Сороковой километр.
— Продолжайте.
— Так и вышло. Подменил он и заместо меня в Заболотье поехал. Вроде бы я. Соображаете?
— А вас что, в Заболотье никто в лицо не знает?
— Есть, которые знают, так им по пол-литра.
— Дальше.
— Вернулся я, значит, в Алферовку. Иду к продмагу. А они с Тимохой сидят, водку жрут... Ладно. Подхожу и даю ему ломом по кумполу.
Шуляков замолчал и перевел глаза на следователя.
— Где вы лом взяли?
— Мой лом с машины.
— Что ж вы его от самого Середкина тащили?
— Зачем? Я, когда из Алферовки выезжал, у продмага его припрятал.
— Много было людей у продмага, когда вы Чубасова ударили?
— Никого не было.
— Как же это так, чтобы днем никого не было, ни у остановки, ни у магазина?
— Ну, может, был кто один, так он в мою сторону и не смотрел.
— Есть показания по крайней мере двадцати человек, которые не отрицают, что были в этот час у продмага.
— Верьте им больше! Никого не было.
— Ну хорошо. Ударили вы его, потом что делали?
— А чего потом? Пошел обратно в Середкино, машину свою поджидать.
— Пешком пошли?
— Зачем? На попутной.
— В Середкине вас кто-нибудь видел, пока вы машину ждали?
— Никто не видел. Чего я буду людям на глаза соваться?
— Какой шофер вас подменил?
— Этого не скажу. Чего парня подводить? Еще права отнимут.
Колесников записывал с самым серьезным видом. Он не настаивал на вопросах, которые ставили Шулякова в тупик. Он даже помогал ему. Шуляков, не сомневаясь, что следователь ему верит, врал все развязней.
Заполнив десяток страниц, Колесников подал их Шулякову.
— Прочтите и подпишитесь в низу каждой страницы и в конце.
Шуляков читал внимательно. Румянец на его лице стал гуще. Губы, шевелившиеся, когда он перечитывал неразборчивые места, пересохли. Убедительность написанного испугала его. Он и не предполагал, что получится так гладко и неопровержимо. Дочитав до конца, он мотнул головой и расписался.
— Теперь чего? — спросил он дрогнувшим голосом. — Отсюда отправлять будете, или можно с женой попрощаться?
— Идите, я вас вызову.
Шуляков натянул на макушку кепку и не прощаясь вышел.
Как и ожидал Колесников, весть о том, что Семен Шуляков взял на себя убийство Чубасова, а следователь поверил ему, стала главным событием дня в Алферовке. Колесников ловил устремленные на него насмешливые взгляды и улыбки разной степени откровенности. Повеселевший Сударев даже шутливо
