— Его убили? — изумленно сказал директор ЧОПа.
— Разве ты не знаешь? Вы же занимались этим делом.
— Мы им практически не занимались. Они пришли к нам, мы провели разведку, доложили обстоятельства и стали договариваться о цене С них просили, кажется, миллиона четыре в долларах. Мы попросили тысяч триста. Меньше было никак нельзя. Там один РУБОП петербургский взял бы половину, а нам же еще все надо было разжевать и ему в рот положить, чтобы они палку за раскрытие срубили… «Заря» посмотрела документы, директор замахал руками. «О, — говорит, — дальше мы сами справимся». Заплатил тысяч двадцать и был таков. Я, признаться, думал, что они навернулись по полной программе.
— Они не навернулись. Человека, который стоял за иском, просто шлепнули.
— Извини, Валера. Ты знаешь — я так не работаю.
— Я знаю, что ты так не работаешь. Просто остается голимый факт: есть комбинат, у которого якобы нет «крыши». И есть человек, который наехал на него и которого загасили.
Каголов задумался.
— Ну, тут возможны всякие совпадения… — задумчиво сказал он, — мы в общем-то здорово эту петербургскую контору прихватили. Они могли не знать, чго заказ снят. Шлепнули со зла своего наводчика, а комбинат случайно разминулся…
— Слишком много совпадений, — сказал Валерий, — спасибо, что пришел. Привет передавай дочке.
Яша Царьков, возглавлявший оперативную группу по поимке Павла Когута по кличке Спиридон, спешно доканчивал свой обед в небольшой пельменной напротив областного суда. Пельмени, которые он ел, были какие-то склизкие и желтоватые, скорее всего — с собачьим мясом, но до вечера никакой еды не предвиделось, и язвенник Царьков время от времени пытался посчитать, что будет лучше: не жрать пельменей и ходить весь день, сворачиваясь от боли в пустом жецудке, или пожрать и ходить, сворачиваясь от боли в полном желудке.
Пельмени не лезли-таки в глотку: Царьков со вздохом оставил тарелку, подошел к хмурому кассиру, одиноко маявшемуся на раздаче, и спросил:
— А кефира нет?
— Кефира нет, — ответил кассир, — кефир привезут завтра.
Хмурый кассир был двоюродным братом одного из бригадиров Спиридона и старым информатором Царькова. Фразой насчет кефира они обменивались теперь через день. Кефир оказался только один раз: и через час после того, как кефир оказался на месте, Царьков вломился в комнату, которую Спиридон покинул всего полчаса назад.
Царьков вздохнул, заплатил за иссохшую на раздаче булочку, откусил половину и так, жуя, вышел на улицу. Так как была суббота, в управление Царьков возвращаться не стал, а доехал на трамвае до автобусной станции и там дождался первого междугороднего автобуса, идущего в Москву или Ярославль через поселок городского типа Марьино.
В поселке, у бабушки, жила его дочка. Яша Царьков был женат, но два года назад, когда жена с дочкой возвращались в город на «Москвиче» тестя, машину сбил в кювет какой-то встречный джип. Джип уехал, и его так никогда и не нашли. Жена через неделю умерла в реанимации, а дочка, хотя и выжила, часто с тех пор хворала.
У нее была раздроблена нога, и пьяный врач в городской больнице не правильно наложил гипс. Косточки срослись, но Маша продолжала хромать. Царьков повез ее в Москву, и там в бесплатной больнице ей снова разбили ножку. Кости опять срослись, и опять не правильно.
Поселок Марьино располагался в двадцати километрах от Тарска, ниже по течению реки. Поселок был совсем крошечный: два десятка улиц, усаженных желтыми пятиэтажками, широкая разбитая набережная со старыми купеческими домами и полуразвалившимся причалом да черные мокрые ряды деревьев в городском парке имени Павлика Морозова. С тех пор как в поселке остановилась последняя льняная фабрика, воздух в нем стал совсем чистый, и это была, собственно, главная причина, по которой Маша жила у бабушки. Квартира Царькова в Тарске окнами выходила на «Зарю», и в этой квартире девочка кашляла и задыхалась.
Мать Царькова жила не в пятиэтажке, а в старом бревенчатом доме, поделенном на две части, с огородом, выходившим к обрывистому берегу Тары. Каждый день весной Яша вскапывал огород и осенью убирал картошку.
Когда Царьков добрался до дома, уже смеркалось. Рядом с калиткой стоял большой черный джип с тарскими номерами. В джипе виднелся скучающий силуэт водителя.
Царьков постоял несколько мгновений, потом спокойно прошел мимо джипа. За воротами слышался детский смех и довольное повизгивание собаки. Яша, пожав плечами, вошел в ворота.
Посреди двора высилась кособокая снежная баба, и вокруг этой бабы, проваливаясь в рыхлом снегу, бегал невысокий сухощавый человек в кожаной куртке и с девочкой на плечах. Девочка смеялась и взвизгивала. Сбоку, у сарая, молчаливо высились два коротко стриженных телохранителя. Человек в кожаной куртке обежал еще круг, остановился и повернулся к Царькову. Это был Семен Колунов.
Семен аккуратно ссадил девочку на землю, и она побежала к Яше с визгом:
— Папа! Папа! А мы бабу слепили!
Маша сильно хромала на левую ножку. Царьков представил себе, как молчаливые братки по приказу Колуна катают снежную бабу, и чуть заметно сжал губы.
— Пойдем прокатимся? — спросил Колунов. От него приятно пахло морозом и одеколоном.
Яша Царьков молча сел в машину. Колунов неторопливо обошел джип и сел с другой стороны.
Яша с любопытством поглядывал на Колунова: по правде говоря, они никогда не встречались, тем более вблизи. Колунова в ментовке никто не разрабатывал. Царьков никогда и не ставил себе задачи его поймать — слишком уж это было нереально. Спиридон — да. Спиридона Царьков, исхитрившись, мог ухватить за задницу. О его хозяине не стоило и думать.
— Что, покупать будешь, Семен Семеныч? Али пужать? — спросил Царьков.
Колунов, не отвечая, перегнулся к водителю.
— Катись себе потихоньку, Алеша, — сказал он.
Мощная машина легко тронулась, наматывая на колеса комья раскисшей грязи с грунтовки. Колун безразлично смотрел в окно. Джип выехал на главную улицу городка, свернул оттуда на набережную, и, проскочив мост, направился к Московскому шоссе. Поездка продолжалась минут пять.
— Останови, — негромко приказал Семен.
Они вышли из машины. Джип сгоял на смотровой площадке почти посередине поселка, на правом, обрывистом берегу Тары. С асфальтированного пятачка открывался дивный вид на вздувшуюся реку, по которой плыли крупные, пористые льдины. С левого берега снег сошел уже почти весь: плоская равнина была покрыта серенькой, высохшей за зиму травкой, далеко вдали тонули в молочном тумане очертания бездействующего льнозавода, да шумел вокруг, на правом берегу, сосновый бор.
Летом на смотровой площадке бывало довольно много туристов — сейчас черный «паджеро» был тут один. Колун неожиданно легко побежал по тропинке вниз; сухие листья, перемешанные с гравием, осыпались под его ногами; к начищенным ботинкам немедленно пристали комья мокрой рыжей глины. Царьков последовал за ним, прошел десяток метров, споткнулся и упал бы, если бы его не подхватил Семен. Рука у Колуна была твердая и холодная.
— Моим людям в СИЗО колют наркотики, — сказал Колун. — Они никогда не кололись, а твой начальник приказал посадить их на иглу. А через неделю им перестанут давать дурь, и они станут рассказывать, что было и не было.
— Говорят, этот метод изобрел ты, — отозвался Царьков.
— Допустим. Я бандит, а вы менты. Двое зеленых ребят. Они ваще ничего не знают.
— Приди с повинной, и их отпустят.
— В чем я должен прийти с повинной? В том, что твой шеф кинул меня на триста штук?
Царьков промолчал.
— Сколько ты стоишь, Яков Михайлович? — спокойно спросил Колун. — Назови свою цену, и я заплачу.
— Я работаю на Россию, а не на продажу.
