из них ничего не вышло. Виноват в этом отчасти был он сам. В последнюю военную зиму не одна моторка, не один рыбацкий карбас добирались до Готланда и Швеции, и Тауриню неоднократно представлялась возможность удрать, но он надеялся, что гитлеровские дивизии удержатся в Курземе до лета (в теплое время путешествие по морю было бы легче и безопаснее). Но когда потеплело, об отъезде думать было поздно.
В воскресенье Тауринь проснулся несколько позже обычного. Первым делом он растворил маленькое, старинного фасона оконце и долго глядел на запушенный яблоневый сад и опушку леса, темнеющую тут же, за озимым полем Пликшкиса.
«Вот и сиди у моря и жди погоды, — думал он. — А чем плохо жилось бы мне теперь в Швеции? Никто бы не стал спрашивать, что я делал при немцах. Страдалец-политический эмигрант… Моя ненависть к большевикам помогла бы мне обзавестись друзьями в имущих кругах. Я был бы полезен англичанам и американцам. Мной интересовались бы, обо мне бы заботились. А когда начали бы составлять из эмигрантов новое правительство Латвии, вспомнили бы и про Тауриня, и я стал бы если не министром, то во всяком случае вице-министром или директором департамента. Прикатил бы в Урги в черном лакированном автомобиле и блеснул бы перед соседями… Знаменитый Тауринь! Государственный муж, его превосходительство».
«Его превосходительство» мечтал у окна, прислушиваясь к щебетанию птиц и задумчиво поглаживая бороду, которая, как комок пакли, щекотала шею. Надоело ходить таким неряхой, не мешало бы побриться: борода старит, и всегда кажется, что лицо нечисто.
— Тьфу… — Тауринь плюнул за окно и стал одеваться.
Семья хозяина уже позавтракала, поэтому Тауриню пришлось есть одному. Пликшкис смотрел, как ест гость, потом, подождав, пока жена уберет со стола, подсел к Тауриню и тихонько сказал:
— Около полудня вам надо сходить в лес. Вас хотят видеть. Есть что-то важное для вас.
— Так, так… — тихо ответил Тауринь. — Придется пойти. Как у них там, все по-старому? Никто ничего не пронюхал?
— Кто их там пронюхает… — пожал плечами Пликшкис. — В наших местах они ничего не делают. Вся музыка разыгрывается по другим волостям.
— Правильно делают, — сказал Тауринь. — Цыган тоже никогда не ворует в усадьбе, где живет. Почему же наши будут глупее.
— Значит, около полудня… — еще раз напомнил Пликшкис, поднялся и вышел из комнаты. Тауринь немного помешкал за столом, поковырял в зубах спичкой, потом вернулся в свою комнатку и часа два провалялся в постели.
«Наверно, что-нибудь важное, — по пустякам в лес не вызвали бы, — думал он. — Хорошее или плохое? Может быть, задание? Но чем я могу помочь в теперешнем положении: нет у меня больше ни той власти, ни той силы, что в былое время. Как птица с подрезанными крыльями: хочется летать, а не могу. Может, кто-нибудь пронюхал про меня, и друзья хотят предупредить? Тогда придется переселиться в лес. Наверно, и для меня найдется винтовка или автомат, стрелять Рейнис Тауринь еще не разучился… А если будет винтовка, найдется и в кого стрелять».
С самого окончания войны Тауринь держал постоянную связь с лесом.
В банде, которая скрывалась в местных лесах, был кое-кто из старых знакомых Тауриня — бывших однополчан айзсаргов. Банда действовала активно: совершала террористические акты, стреляла, поджигала, грабила, а Тауринь до сих пор ничем особым помочь им не мог, только когда милиция прочесывала лес, он хорошо спрятал двух бандитов.
«Нельзя, чтобы такой видный человек — командир айзсаргов и деятель «Крестьянского союза» — отлеживался на печи, пока другие, мелкие сошки, действуют с оружием в руках. Когда подойдет наш день и будут делить добычу, свои же будут задавать неприятные вопросы и бросать тень на Тауриня. Надо действовать, дальше так продолжаться не может», — решил он.
Надумавшись и вдосталь навалявшись в постели, Тауринь незаметно выскользнул из дому, на всякий случай взяв с собой уздечку: если встретится в лесу нежелательный человек, можно сказать, что разыскивает пропавшую лошадь Пликшкиса.
Тауринь вошел в темную и сырую чащу, наполненную птичьими голосами и запахом прели. В полуверсте от опушки леса на старом пне сидел человек, сам похожий на большой серый пень. Заметив Тауриня, он поднялся и пошел ему навстречу.
— Здравствуйте, господин Тауринь…
— Здравствуйте, господин Стелп…
Тауринь пожал руку бывшему офицеру связи айзсарговского полка и выжидательно замолчал.
— Что нового на свете? — заговорил Стелп. На нем был обтрепанный немецкий офицерский мундир без знаков различия. Из-под него выглядывал ствол спрятанного автомата.
— Ничего особенного, — отвечал Тауринь. — А я думал, что вы сообщите мне что-нибудь интересное. Живу, как барсук в норе, ковыряю землю Пликшкиса… только и радости, что по вечерам послушаю по радио «Би-Би-Си» и «Голос Америки».
— М-да… теперь события поворачиваются в нашу пользу… — пробормотал Стелп. — Недолго придется ждать, скоро грянет. Трумэн затягивать дело не будет, и Черчилль тоже не из медлительных.
— Дай бог, дай бог… — отозвался Тауринь. — Вашими устами да мед пить.
— Устами Трумэна, хотите вы сказать, — Стелп усмехнулся.
— Можно и так, — согласился Тауринь. — Ведь на него сейчас вся наша надежда, вроде как на господа бога. Без него мы все равно что парусник в штиль посреди океана.
— Скоро задует настоящий ветер, и наш корабль быстро достигнет обетованных берегов, — с таинственным видом сказал Стелп.
— Так, так… значит, кое-что известно? — не удержался Тауринь.
— Два дня тому назад я встретился с резидентом…
— Ага, с тем самым баптистским проповедником, господин Стелп?
— Так точно, но об этом не следует говорить. Мы обсудили все вопросы, и ситуация сейчас вполне ясна. Новая война неизбежна, потому что она необходима и потому что у нас есть атомная бомба.
— У нас? — удивился Тауринь.
— У мистера Трумэна, а это все равно, что у нас. Получил новые инструкции. Нам надо активизироваться, развернуть деятельность вширь и вглубь. Вербовать кого только можно, проникать в органы власти большевиков, в хозяйственные организации, в партию и армию. Саботаж, вредительство, террористические акты и беспрестанная разведывательная работа — вот наша теперешняя задача. Поэтому я и встретился с вами.
Тауринь молчал и терпеливо ждал продолжения.
— Надо использовать каждую возможность, каждую Щель, через которую можно пробраться в лагерь противника, — продолжал Стелп. — Обстановка благоприятная. Каждый разумный человек захочет сегодня помочь нам и обеспечить себе хорошую будущность, когда вспыхнет новая война. Вы понимаете?
— Гм, да…
— Будет золото, будут и солдаты. Результат яснее ясного. Господин Тауринь, сам резидент назвал мне ваше имя. Вы нашему делу можете оказать большую услугу.
— С удовольствием… все, что в моих силах… на все готов. Но сами понимаете — моя деятельность при Ульманисе… и при немцах… Пролезть куда-нибудь будет нелегко. Сразу раскроют и предадут суду.
— Вам никуда не надо пролезать, — сказал Стелп и пристально посмотрел в глаза Тауриню. — Уже пролез кто-то другой, а вы помогите сделать так, чтобы он работал на нас и выполнял наши указания. Ясно?
— Пока ничего не ясно, — смущенно ответил Тауринь.
Тогда Стелп произнес, не спуская взора с лица Тауриня:
— Господин Тауринь, ваш сын Айвар нашелся…
— Айвар жив! — воскликнул Тауринь. — Жив? Господин Стелп, вы это точно знаете? — от волнения он схватил за локоть Стелпа и до тех пор тряс его, пока бандит не оттолкнул руку Тауриня.
