березняке, который так понравился Колесниченко, не заметили, как подкралась гроза, а когда хватились, было поздно. Пока добежали до общежития, промокли до нитки.
Николай был в бильярдной. Нина едва узнала его. В белой вышитой рубашке, в галифе и сапогах, он казался выше, подобраннее и строже, чем обычно. Таким она видела его впервые.
— Коля, мы ждем тебя, — сказала она.
— Сейчас, Нина. Последний удар. Или выиграю или…
Не договорив, он приготовился к удару. Целился долго. Губы его вытянулись: он почти беззвучно насвистывал какую-то мелодию. Левый глаз был прищурен. Нина не увидела движения его руки, но удар получился короткий, звонкий. Два шара стремительно покатились по ровной суконной площадке и упали в разные лузы.
— Здорово!
— Девять!
— Классический удар!
Николай положил кий и глубоко вздохнул, как человек, совершивший трудное дело, и тут же, встретившись взглядом с Ниной, улыбнулся. В коридоре она спросила:
— Скажи, о чем ты думал, когда забивал последние шары?
— Если бы ты знала, — засмеялся он, глядя на нее, — то высмеяла бы меня и сказала: «Рехнулся человек». Просто загадал, можно ли добиться того, чего очень хочется если приложить все силы?
— Ну и что же? Можно? Николай промолчал.
На веранде за шахматным столиком их ожидали Дмитрий Петрович и Федор. В креслах у окна рукодельничали Зина и Клава.
Гроза прошла. Теперь уже вдалеке громоздились друг на друга темные тучи. Изредка по ним пробегали светлые струйки молний, потом раздавались приглушенные раскаты грома. Капало с крыш и с листьев деревьев. Обильно политая земля отдыхала и нежилась после продолжительной засухи.
— Красота-а! — заметил Колесниченко, глядя на виднеющиеся вдали колхозные поля. — Тысячи пудов хлеба упали с неба. Еще два-три раза промочит так — и никакая засуха не страшна.
— В вас, Дмитрий Петрович, оказывается, крестьянин сидит, — пошутил Федор.
— А чего ж тут удивительного? Разве я человек без роду и племени? Да я и сам когда-то пахал, участвовал в организации колхоза, а мой отец был в числе первых вступивших.
— Смотрите, какая прелесть! — прервал их разговор возглас Зины.
Над мелким березняком повисли три радуги. Одна из них, нижняя, была особенно яркая.
— Совсем близко, — заметил Николай.
— Близко, да не подступишься, — отозвался Колесниченко, перемешивая длинными волосатыми пальцами костяшки домино. — Представьте, с этим явлением у наших предков было связано понятие о счастье. Считали, что тот, кто пройдет под радугой, получит вечное счастье.
— Э-э! Выходит, значит, никому на земле не увидеть его, — засмеялся Николай. — Попробуй пройди под ней — радуга или исчезнет или отдалится. Смысл, стало быть, в том, что никому не видать счастья? Бедные люди! Стоит ли им жить на свете, если счастья нет!
— Доля правды в этой народной мудрости есть, — вставил Федор, подходя к барьеру веранды.
— Разве в мире нет счастливых? Одни несчастные существа обитают? Ты, Федя, того… загнул немного, — сейчас же возразил Николай.
— Не спорьте напрасно, — примирительно сказал Колесниченко. — Счастье каждый понимает по- своему.
Начинавшийся было спор тут же, однако, заглох. На веранде появилась сотрудница дома отдыха и спросила: — Вы не знаете доцента Колесниченко?
— А что такое? Я — Колесниченко.
— Вот. Телеграмма вам…
Колесниченко прочитал телеграмму и нахмурился;
— Опять выполнил досрочно план отдыха!
— Что такое?
— Отзывают. У меня почему-то всегда так, — недовольно ответил Дмитрий Петрович. — В прошлом году декана пришлось замещать, потом председателя месткома. А что теперь случилось, не знаю. Ну, ладно! — с досадой махнул он рукой. — До парохода никто нам не помешает отдохнуть. В нашем распоряжении еще пять часов. Организуем прощальный обед на вольном воздухе… Девушки, я вас прошу — сходите в столовую, договоритесь насчет посуды. Что там надо, я не знаю. Это по вашей части. Тебе, Федя, придется отправиться в магазин. А мы с тобой, Коля, попытаемся попасть в буфет проходящего парохода…
Колесниченко уехал вечером. Пароход медленно отвалил от пристани и, сверкая множеством огней, вышел на простор реки и скоро скрылся за поворотом. Поплескавшись с шумом около дебаркадера, волны ушли по берегу вслед за пароходом. На тусклой поверхности воды закачались длинные огни бакенов. За Камой против пристани кто-то разжег костер. Невдалеке крякали дикие утки. Из-за леса за рекой в оранжевом зареве поднималась луна.
— Пойдем, потанцуем, — предложил Николай Нине.
— Пойдем.
По дороге Николай молчал.
— О чем ты задумался?
— Так… О Дмитрии Петровиче… Хирург он… А там, видимо, много хирургов потребуется.
— Ты о Монголии? Неужели там так серьезно? А Дмитрий Петрович догадывался об этом?
— Думаю, что нет.
Нина не придала значения этому разговору: мало ли какие догадки можно строить.
Узкая тропинка, извиваясь в кустарниках, вывела их на танцевальную площадку. При свете электрических лампочек под липами кружились пары.
Николай уверенно повел Нину по кругу. Он шел свободно, чутко оберегая ее от толчков танцующих. Нина едва успевала угадывать его неожиданные сложные движения. Казалось, что танцует сама душа.
— Хорошо как, Нина, — восторженно шепнул он, выведя ее на середину площадки. — Хотелось бы всегда так с тобой».
— Не придется, — ответила Нина, не смея поднять глаза.
— Почему?
— Скоро кончится отдых, и мы разойдемся в разные стороны, — ответила она и, чтобы подавить нахлынувшую грусть, пошутила: — Ты уедешь в Москву, в аспирантуру. А мне еще долго зубрить свою медицину. Ты будешь ученым, а я — врачом. Дороги, видишь, разные.
— Ты, конечно, будешь сельским врачом? Заведешь себе корову, огород, — сказал он в тон ей.
— Заведу, наверное. — Она посмотрела ему в глаза — ночью они показались темноватыми. Увидев в них веселые искорки, задорно добавила — Как же иначе? Обязательно заведу!
Танец окончился.
— Трудно сказать, Нина, кем нам придется быть, — сказал Николай, когда они выбрались из толпы. — Жизнь прожить, говорят, не поле перейти. Иная аспирантура, кажется, ждет меня.
— Не понимаю… Скажи, если не секрет.
— Секрета, конечно, никакого нет. Просто положение неопределенное. — Он все-таки уклонился от прямого ответа.
Налетел слабый ветерок и, прошуршав в листве берез, с шумом унесся в лес.
Яркие лучи солнца, скользя по стене, добрались до койки и разбудили Нину. Она пыталась заслониться от них подушкой, платьем, накинутым на спинку стула, но ничего не помогло. Убедившись, что ей не уснуть, она откинула одеяло.
За окном самозабвенно пел соловей. Что значат для маленькой, почти незаметной птички все ее трели, свисты и перещелкивания? Какие мечты и надежды вложены в ее нежные мелодии?
Соловей внезапно замолк. Нина долго ждала продолжения, но за окном слышался только щебет воробьев да синиц. Улетел за пищей для своей маленькой семьи? Или еще что-то случилось?
