Он брал другую бритву, проводил ею по щеке гестаповца, и тот, вскочив с кресла, наотмашь бил по лицу старого парикмахера и, недобритый, уходил прочь. А дядюшка Хендель, потирая щеку, удовлетворенно шептал: «Побрился, сволочь?..»
Конечно, он понимал, что все это комариные укусы, и настоящие немцы, те, кого называют коммунистами, борются и с гестаповцами, и с войной не так, борются не на жизнь, а на смерть, но Герман Хендель сам себе признавался, что он не из храброго десятка, и даже то, что он делает, заставляет его вечно дрожать за свою жизнь. Куда уж ему идти на больший риск?
И все же он шел... Хотя и редко, хотя и с великим страхом, но шел...
Однажды его вызвали в гестапо и приказали сделать парик для русского предателя. Русский был лыс, тощая рыжая бороденка торчала клинышком, рыжие усики забивались колечками сверху вниз.
Когда Герман Хендель вошел в комнату, капитан гестаповец сказал:
— Слушай, Хендель, ты должен преобразить этого человека. Преобразить! Ты меня понял, Хендель?
— Так точно, господин капитан, будет исполнено, — быстро ответил мастер.
Он попросил, чтобы ему отвели отдельную комнату. Он колдовал там над русским долго и упорно, чувствуя большую ответственность. Наконец, по истечении двух-трех часов, в комнату вошел капитан гестаповец и с ним еще двое...
Удивлению их не было предела. Черная квадратная бородка и черные, зачесанные назад волосы изменили весь облик русского, изменилось даже выражение его лица. Оно стало строгим, благородным, морщины у рта, которых раньше не было, придавали ему не то усталый, не то разочарованный вид...
— Черт подери, господин Сумский! — воскликнул капитан. — Вы похожи на себя столько же, сколько я — на римского патриция!
Господин Сумский довольно улыбнулся, сдержанно ответил:
— У товарища Петриченко и не должно быть ничего общего с господином Сумским. — Помолчал и добавил: — Ваш мастер, господин капитан, настоящий кудесник.
Все посмотрели на Германа Хенделя. Парикмахер стоял в стороне, укладывая в чемоданчик свои инструменты. Он будто совсем не прислушивался к их разговору, а сам в это время думал: «Господин Сумский, товарищ Петриченко... Пройдет какое-то время, этот русский предатель раскроет какую-нибудь группу русских патриотов, и польется кровь людей, борющихся за свою свободу. И мои руки тоже окажутся в крови, потому что...»
— Слушайте, Хендель, — прервал его мысли капитан, — стоит ли говорить о том, что все здесь происходящее должно остаться тайной? Вы меня понимаете?
— Так точно, господин капитан, я вас понимаю. И мне все ясно...
Дядюшка Хендель почтительно посмотрел на гестаповца и русского предателя. И опросил у капитана:
— Разрешите идти?..
К дядюшке Хенделю часто приходил бриться Густав Гутберт, шофер дезинфекционной машины. Это был уже пожилой человек с голубыми, по-детски добродушными глазами и с такой же детской, никогда не исчезающей с его лица открытой улыбкой.
Время сблизило этих двух людей. Частенько они, оглядываясь по сторонам, говорили о гестаповцах такие слова, что, услышь их кто-нибудь, им бы не поздоровилось. А как-то раз в порту за штабелем кирпича дядюшка Хендель увидал Густава Гутберта рядом с русским грузчиком. Они шепотом о чем-то разговаривали, и когда перед ними оказался дядюшка Хендель, оба на миг растерялись. Но только на миг. Русский грузчик быстро сунул руку в карман и мельком взглянул на Гутберта. Тот отрицательно качнул головой. А дядюшка Хендель побелевшими губами прошептал: «Я ничего и никого не видел...»
С тех пор прошло немало времени, но ни тот, ни другой ни разу не упомянули о встрече в порту, хотя эта встреча еще больше их сблизила.
И вот теперь, думая о Сумском-Петриченко, дядюшка Хендель не мог одновременно не подумать о Густаве Гутберте. Ничего о нем «такого» Хендель не знал, но после встречи в порту был уверен: Густав — не обыкновенный человек, он с чем-то и с кем-то связан, простой солдат не будет шептаться с русскими грузчиками...
Густав, будто чувствуя, что его с нетерпением ждут, пришел к дядюшке Хенделю в тот же вечер. В кресле, с наброшенной на грудь и плечи далеко не белоснежной простыней, сидел знакомый Густаву ефрейтор, механик передвижного гаража, Балагур, остряк, парень «душа нараспашку», однако Густав знал о нем немножко больше: это осведомитель гестапо, тип, который за сотню марок продаст родного отца.
Увидев в зеркало шофера, механик осклабился, высвободил из-под простыни руку, сказал:
— Привет коллеге!
Август весело ответил:
— Привет! Дядюшка Хендель, занимаю очередь, приду через десяток минут.
И сразу же скрылся за дверью. Ефрейтор сказал:
— Хороший человек этот Густав Гутберт. Такой не стерпит, если кто-нибудь из молодчиков Гиммлера наступит ему на мозоль. Даст сдачи.
Дядюшка Хендель пожал плечами, но промолчал.
— Разве я не прав? — спросил ефрейтор. И почти шепотом: — Скажу вам вот что, дядюшка Хендель: будь у нас побольше таких людей, как Густав Гутберт, мы скорее выкарабкались бы из этой проклятой войны.
Дядюшка Хендель снова пожал плечами, но теперь уже ответил:
— Такие, как я, господин ефрейтор, войну не проклинают. Сыт, одет-обут, каждый месяц — пару посылочек фрау Хендель. Повоюем!.. — он хихикнул и, ближе склонившись над механиком, продолжал: — А насчет этого Густава Гутберта, господин ефрейтор, вы, кажется, ошибаетесь. Он спит и во сне видит, как бы выслужиться перед гестаповцами. Только разве ж это плохо? Ну вот, вы сейчас выглядите на десяток лет моложе, господин ефрейтор... Прошу...
Гутберт вошел через две-три минуты и сел в кресло. Дядюшка Хендель рассказал ему о разговоре с ефрейтором, потом пожаловался:
— Сегодня устал как никогда! Еле ноги держат.
— Я видел, вы шли от гестапо, — сказал Густав. — Зачем-нибудь вызывали?
Дядюшка Хендель замялся.
— Не они же будут ко мне ходить...
— Это правда. Они не пойдут. Но у них есть свой парикмахер...
— Кажется, есть... Да только...
Дядюшка Хендель явно волновался и не мог этого скрыть. Ему хотелось сразу выложить все перед своим приятелем, однако он понимал, чем ему это грозило в случае... Дядюшка Хендель даже подумать боялся, что его ожидало, если Густав Гутберт окажется не тем, за кого он его принимает. «Черт возьми! — думал дядюшка Хендель, намыливая щеки своему приятелю. — Я ведь знаю Густава не первый день. Это настоящий человек. Да и тот случай с грузчиком... А что, собственно, с грузчиком? Может, какую спекуляцию затеяли, или воровство... Воровство! Разве Гутберт на это способен? Нет, нет, Густав поможет...
— Слушай, дядюшка Хендель, — после некоторого молчания проговорил Гутберт, — давай или выкладывай все, что там у тебя есть, или забудь обо всем. Видно ведь, как ты мучаешься. Ну?
— Ничего особенного, Густав, чего это ты выдумал...
— Значит, я ошибаюсь?
Герман Хендель промолчал.
— А я ведь окончательно поверил тебе еще тогда, помнишь? — продолжал Гутберт. — Помнишь? Нет?
Дядюшка Хендель помнил и штабеля кирпичей, и Густава, и русского грузчика, опустившего руку в карман, где, конечно, лежали не леденцы, и знак, поданный Густавом: не трогать, все будет в порядке...
— Да, — вздохнул дядюшка Хендель, — ты прав, Густав, надо верить своим друзьям...
