наглядно показали, что здесь полумерами не обойдешься, что его военачальники с этим делом не справились. Именно поэтому он в конце концов решил лично возглавить кампанию.
И все же он не предвидел всего, с чем ему пришлось столкнуться. Он совершенно не мог понять: почему так взъярилась против него эта нация? Неужели испанцы жалели ничтожных Бурбонов, которых он от них убрал, дав взамен прогрессивные декреты, зачеркнувшие феодализм, изгнавшие инквизицию и улучшившие экономическое положение страны? Наполеон хорошо знал историю, но в этом случае не вспомнил, что еще две тысячи лет назад вольнолюбивые иберийцы так же отчаянно бились против великой Римской державы, не желая подчиняться ее хваленым законам и ее порабощающей цивилизации…
Он обладал превосходной армией, в состав которой входили свежие силы и опытные ветераны, имел отличных помощников, был всему миру известен своим полководческим гением. А они… «Чернь», «нищие оборванцы», «грязное мужичье» — так презрительно величал император своих противников. Но это «мужичье» давало ему уроки, каких он никогда не имел от вымуштрованных армий коалиции. Он бил их, уничтожал десятками тысяч, его армия подобно огненному смерчу проносилась по Испании, но они, не зная страха, дрались и умирали за каждый город, каждую деревню, каждую пядь своей политой потом и кровью многострадальной земли.
Особенно страшной была осада Сарагоссы. Несколько месяцев держалась героическая крепость, наконец 27 января 18 09 года пала. Но еще почти три недели пришлось завоевателям усмирять взятый город! «Нищие оборванцы» сумели превратить каждую улицу, переулок, двор в новое поле боя. Используя любое прикрытие, они поливали свинцом проходившие полки, с самодельными кинжалами, кухонными ножами, железными прутьями бросались на вооруженных до зубов французов, погибая, но и губя захватчиков. Более пятидесяти тысяч испанцев вырезали солдаты маршала Ланна, не щадя ни женщин, ни детей, прежде чем полностью овладели городом.
— Какая война! — со вздохом говорил Ланн, проезжая по усыпанным трупами улицам Сарагоссы. — Быть вынужденным убивать столько храбрых или пусть даже сумасшедших людей! Эта победа наводит на тяжкие размышления…
Сопротивление Испании заставило устыдиться сателлитов Наполеона.
Зашевелилась Пруссия.
— За Пиренеями блеснул луч света! — радостно говорили австрийцы. — Пора и нам вступать в борьбу. Теперь злодей может биться с нами только одной рукой — вторая надолго парализована!..
Австрийская армия начала разворачиваться вдоль баварской границы.
Об этих настроениях и действиях Наполеон прекрасно знал. Они-то и вынудили его, не закончив кампанию, снова бросить ее на руки маршалов и лететь в Париж.
20
Но была и еще одна причина, заставившая императора поспешить с возвращением в столицу. Его тайной полиции удалось проникнуть в переписку, сильно компрометирующую Фуше и — в особенности — Талейрана. Наполеон еще ничего не знал об эрфуртском предательстве своего бывшего министра иностранных дел, но уже имел кое-какие материалы о его шашнях с Меттернихом. Перехваченные письма превращали предположения в уверенность. И он решил покончить с Талейраном, одновременно подыскивая замену Фуше.
Собственно, замена уже была найдена. Находясь в Испании, император окончательно решил сделать ответственным за всю полицию страны начальника жандармов генерала Савари, незадолго до этого ставшего герцогом Ровиго.
Савари Наполеон знал давно, еще с тех времен, когда, будучи генералом Бонапартом, руководил египетской экспедицией. Потом они вместе сражались в Италии. Адъютант Дезе, затем его личный адъютант, Савари первым сообщил Консулу Бонапарту о благоприятном переломе в битве при Маренго. И, быть может, именно с той минуты Наполеон поверил в него. Именно Савари поручил он грязное дело юного герцога Энгиенского, с которым его бывший адъютант справился превосходно. Но особенно хорошо Наполеон узнал его в Испании. И убедился, что этот молчаливый, внешне приятный и всегда подтянутый генерал хотя и не очень умен, но чрезвычайно исполнителен и предан ему буквально по-собачьи. С Савари император мог обсуждать любую проблему, мог дать ему любое поручение и быть уверенным, что все останется в тайне и будет выполнено безукоризненно. Именно такой человек (натура во многом противоположная Фуше) и был ему сейчас необходим…
21
Он прибыл в Париж 23 января. И почти сразу созвал совещание высших государственных сановников.
Все видели, что император не в духе и следует ждать разноса. Действительно, Наполеон обрушил на головы своих подчиненных целый поток обвинений и упреков. Не собираясь выслушивать оправданий, он поднялся из-за стола. Другие тут же не без облегчения вскочили по его примеру: видимо, разговор окончен, сейчас он их отпустит.
Но разговор окончен не был.
До сих пор Наполеон ни на кого не смотрел, он говорил словно в пространство, и это было хорошо — в лоб никто обвинен не был.
Теперь он вдруг вперил свой пристальный взор в Талейрана и быстро к нему подошел. На несколько секунд воцарилось молчание. Император словно пронзал взглядом своего бывшего министра. Тот старался выдержать этот взгляд. И вдруг громким, резким голосом Наполеон произнес:
— Вы предатель и негодяй!
Талейран отшатнулся. Ему показалось, что сейчас император ударит его по лицу.
Но император — видимо, подальше от соблазна — спрятал руки за спину. Он продолжал бить Талейрана словами, бить наотмашь, яростно и беспощадно.
— Подлец, лишенный совести и чести… Вы всех продавали и обманывали, для вас нет ничего святого!.. Вы бы продали и собственного отца!..
Сановники стояли, вытянувшись в струну. По лбу Камбасереса струился крупный пот, но он его не вытирал. Лебрен открыл рот и от страха забыл закрыть его. Фуше укоризненно покачивал головой. Вероятно, он вспоминал разнос, учиненный ему после взрыва на улице Сен-Никез…
А властитель продолжал. То был один из редких приступов ярости, силу которых сановники прекрасно знали. Он уже не мог остановиться, не выплеснув всего.
Вспомнил он и о герцоге Энгиенском:
— Разве не на вас его кровь? Кто уведомил меня о месте пребывания этого несчастного? Кто подстрекал меня сурово расправиться с ним?..
Из всех присутствующих только адресат этих слов оставался абсолютно спокойным. Слегка наклонив голову, он внимательно слушал, словно боялся пропустить хоть слово из всех поношений, градом сыпавшихся на него. Его мучил только один вопрос: «Знает ли он в с е?»
— Каковы же ваши планы? Чего вы хотите? На что надеетесь?! — кричал Наполеон. — Скажите же мне! Посмейте! Ну посмейте же!..
Он знал, что ответа не будет, и не дожидался его:
— Вы заслужили, чтобы я растоптал вас. Почему я когда-то не повесил вас на решетке Карусельной площади? Но время для этого еще не упущено…
Здесь князь Беневентский стал слушать особенно внимательно. Что за этим последует? Приказ о взятии под стражу?..
Но об аресте ни слова сказано не было.
Вместо этого Наполеон, чуть выждав, бросил последние слова, полные презрения:
— Вы просто грязь, дерьмо в шелковых чулках!.. Дерьмо!.. Дерьмо!..
«Нет, всего он не знает», — с облегчением подумал Талейран.
При выходе из кабинета он с чувством собственного достоинства оглядел столпившихся придворных.
— Как жаль, что император так плохо воспитан, — пробормотал он и как ни в чем не бывало спокойно продефилировал мимо.
На следующий день к нему явился Савари.
— В какую из тюрем вы меня сейчас отвезете? — спросил князь Беневентский.
