— Ты знаешь, — сказал я Тийю, — я не переселюсь… пока. Поговорю сначала с Андресом или с новыми хозяевами. Наверное, они по-своему будут все переделывать, но вряд ли сразу. Когда сюда кто- нибудь поселится!.. А не договорюсь, к твоим перееду. Да и муж твой… Ты с ним посоветовалась? И как ты им меня вообще-то представила?
— Так и представила. — Тийю налила мне кофе в один из моих на все напитки граненых стаканов. — Пей, вот бутерброды… Я сказала, что ты мой старый друг по Германии. Они не любопытны, во всяком случае интереса не показывают. Но если ты хочешь остаться здесь… Я-то хоть могу тебя посещать?
— Ты говорила сейчас о ком — о муже или его старых родственниках?
— О родственниках. Муж… Он вообще-то не интересуется ничем, кроме… Одним словом, он сейчас лечится… так что его нет, он и не знает ничего. Все?.. Расскажи, что ты делаешь в лесу?
Напротив меня сидела худенькая женщина в архимодном голубом одеянии — легкой блузе и смешных штанах, подобные надевают борцы самбо, — с теми же чертами тонкого лица, как во Фленсбурге, но волосы с проседью, как у Зайца. А ведь она говорила, что у нее дети… Как-то с трудом представлялось.
— Тийю, а твои дочери, они… уже большие?
— Ну и смешной ты! — воскликнула Тийю. — Лучше спроси, большие ли мои внуки… ха-ха-ха! — Она безудержно расхохоталась. — Мои дочери уже замужем, а ты… «большие»… ха-ха-ха.
Действительно, она на год старше меня, так что смешно, конечно. Кто бы мог подумать! Но мы с ней же целовались все-таки в крапиве.
— Старшая дочь в Таллине живет с таким же инженеришкой, как ее отец, у нее дочка во втором классе. Одесситы же мне мужичка внуком определили… Может, моряком будет, как и его отец. Но что ты все-таки делаешь в лесу? И вообще…
— Что я делаю в лесу, об этом, Тийю, легко рассказать, а вот об «и вообще»… В лесу я живу по- настоящему. Чувствую себя человеком. Почему-то там, где много народу, я, наоборот, ощущаю себя волком, и сразу в лес хочется. Там, Тийю, нет зависти, нет алчности, нет жадности и незачем быть настороже.
— А как ты там живешь? Мне туда нельзя? У меня времени достаточно, ведь я уже пенсионерка.
— А мне можно туда, где живешь ты? Ты одна сейчас или еще кто-нибудь живет с тобой? А скажи, Тийю, ты же хорошо сохранилась… Я хочу сказать, ты мало изменилась, почти такая же, как… И муж твой интересуется или интересовался только…
— Нет, нет. Я знаю, что ты имеешь в виду, но нет. Твоя жена тебе изменяла разве? Из-за того, что ты пьешь… А потом, один ребенок может родиться у женщины случайно, но от одного и того же отца второй случайно не родится, значит, была любовь… Мы с тобой были дети тогда. Если бы встретились еще, когда я вернулась… Все счастье мира не твое, тебе принадлежит лишь небольшая частица, если сумеешь найти и сохранить. Не будь слишком жаден, можешь остаться вообще без ничего. Мой дядя в Канаде, например, имел много, а умер одиноким. И нам разве много осталось? Хорошо, когда в свои последние дни есть с кем поговорить. Мой муж почему пить начал? Поддался, как говорится, окружению. Но дочери его обожают, он добр, так что не надо тебе приходить ко мне. Из моего старого еще выйдет хороший дед… Как же все-таки с лесом? Я, признаться, мало бывала в лесу.
— Непривычному человеку туда трудно добираться, ей-богу. Иначе бы мне там делать было нечего: не люблю посещаемые места. Я тебе лучше расскажу.
…Я построил там жилье: спилил сосны, несколько штук, примерно в пяти метрах от земли, и образовались столбы, окруженные другими соснами, на столбах я сделал настил, к неспиленным соснам прикрепил стены, построил террасу на солнечную сторону, лестницу, и красиво получилось. Внизу тоже жилая площадка, кладовые, тайники, в которые я прячу все нужное, когда ухожу, — поди знай, кто может приблудиться, когда меня нет. На зиму все укрою, весной восстановлю. Там есть у меня утварь, спальный мешок, гамак, питание таскаю на себе в рюкзаке. Все очень просто, как видишь. Когда живешь один в лесу, ощущение непередаваемое…
— Ты это место случайно нашел?
— Я его искал, потому и нашел. А мысль зародилась давно, еще в Москве. В Подмосковье есть одно место — Барвиха называется. Невозможно забыть барвихинские прогулки с Зайчишкой, которая единственную радость и имела в жизни — прогулки. Зайцу, может, и хотелось чего-нибудь еще, были у нее наверняка свои какие-то мечты. Но не главные — такими были для нее прогулки и кино. Если, конечно, иметь в виду развлечения. Были у нее более значительные радости, но о них расскажу потом.
Барвиха — это сосновые леса, ельники, березовые рощи, поля, удобные лесные тропинки от Ромашкова до Усова, в среднем на три часа ходьбы; и еще пруд, который с помощью воображения становится озером, вокруг него растут сосны и липы, так что можно себе представить, какие там запахи летом; в июне-июле Барвиха — это отдушина для тысячи московских граждан, наблюдать которых на тропе Ромашково — Усово весьма интересно. Когда они высыпают из вагонов электрички и тянутся гуськом в сторону леса что летом, что зимой, они напоминают золотоискателей Клондайка из книг Джека Лондона. Идут споро, с рюкзаками на спине: мужчины, женщины, дети, молодые, пожилые и даже такие, которых некоторые считают старыми лишь на том основании, что им по восемьдесят и больше, но и они шагают с рюкзаками летом, на лыжах зимой.
Мы с маленьким Зайцем однажды тоже открыли этот маршрут, он был особенно удачным для нас оттого, что жили мы недалеко от вокзала и, таким образом, без особых трудностей, не будучи зависимыми от городского транспорта, легко и быстро, примерно за час, добирались до Ромашкова на электричке. С тех пор мы почти ежедневно бродили в лесах. Отпала необходимость куда-то ездить летом, скажем, на юг или в Эстонию. У барвихинского пруда под липами мы привязывали гамаки, читали, купались и загорали.
Конечно, путешествовать Зайцу, особенно по Эстонии, хотелось, но жили мы очень скромно: ее зарплата, а позже пенсия не позволяла путешествовать, мои же доходы не стоили доброго слова, хотя себе на одежду и еду зарабатывал. Женщины, которые привыкли определять достоинство мужчины по его способности добывать деньги, меня бы ни во что не ставили. Да, мы встречались и даже подружились с женщинами, которые то и дело делились с Зайчиком своими успехами да заботами, рассказывая, какие наряды им удавалось отхватить тут и там, в «Березке» ли, мужья ли привезли из-за границы, или сами приобрели в туристической поездке за рубеж; Зайчик заинтересованно слушала и добросовестно удивлялась везению и нарядам этих милых женщин, которые и не подозревали, что хвастают перед человеком, который из украшений или драгоценностей имеет всего лишь обручальное кольцо, в то время когда их руки, каждый палец отдельно, страдают от перегруженности металлом и мочки ушей оттянулись, удлинились от тяжести серег; о цепочках, кулонах, крестиках не стоит упоминать.
Одна из них, осуждая чьего-то мужа, приносившего домой триста рублей в месяц, сказала: «Ну что такое на сегодняшний день триста рублей? Это даже не мужчина, если зарабатывает всего лишь триста рублей!»
Я стоял рядом и скромно помалкивал, тем более что и Зайчишка для поддержания разговора согласилась почти так, как обычно Таймо: «Ну муйдуги»… Нет, Заяц не сказала это по-эстонски, но по-русски согласилась, что да, конечно, триста рублей — это пустяк в теперешнее время.
Зайцу, конечно, прогулки были важнее, чем золотые безделушки. Но, спрашивается, возражала бы она, если бы могла иметь наряды и драгоценности? Однажды в Киеве какая-то немолодая женщина купила каракулевую шубу и сказала: «Хорошо, если хоть в шестьдесят можно исполнить мечту, которая зародилась в семнадцать»… Конечно, и у Зайчика должна быть нереализованная мечта… Но она об этом никогда не говорила, никогда не роптала, но то, что имела, вся эта мелочь содержалась в образцовом порядке, каждая вещичка оберегалась тщательно.
Именно у барвихинского «моря», как я шутливо прозвал барвихинский пруд, мы убедились: нам ничего не надо, кроме природы, значит, и из одежды — лишь спортивная, и соответствующая обувь.
Первое время нам казалось, что люди в пригородных поездах и на тропинках в лесу как-то более приветливы, склонны к общению, шутливы и добры, и объясняли это тем, что здесь, на природе, освободившись от городского темпа, от напряженности, от вечной толкотни, очередей повсюду, они расслабились, дали отдохнуть нервной системе и обрели возможность как бы приостановиться в беге жизни, да и к другим людям присмотреться и относиться уже… как к людям, а не как к постоянным конкурентам, которых надо опередить, входя в метро или в тех же очередях, одним словом, «победить», — отсюда и приветливость.
К сожалению, это было не единственное наше ошибочное представление. Правда, в отношении
