папайю. Она смягчит и мясо бизона!
- Малайцы всегда употребляют папайю, - ответил Мак, но никто не слушал его, и он сам себя не слушал, потому что жирный сладкий дух обволакивал их.
Пот каплями тек по их груди, подбородкам, ногам и рукам. Но они не замечали пота и тесноты. Они знали только одно: все это не сон; вот мясо варится перед ними, и скоро, очень скоро они примутся за еду.
- Где вы достали его? - спросил Питер Марлоу без особого желания получить ответ. Ему просто надо было что-то сказать, чтобы разрушить это удушающее очарование.
- Это собака Хокинса, - ответил Кинг, не думая ни о чем. В голове звучал один мотив: Бог мой, - как - хорошо-пахнет-как-хорошо-пахнет.
- Собака Хокинса?
- Вы имеете в виду Ровера?
- Его собаку?
- Я думал, это поросенок!
- Собака Хокинса?
- Господи!
- Вы хотите сказать, что это задняя часть Ровера? - спросил остолбеневший Питер Марлоу.
- Конечно, - сказал Кинг. Теперь, когда секрет был раскрыт, он не беспокоился. - Я собирался вам рассказать после. А в чем дело? Теперь вы знаете.
Они в ужасе посмотрели друг на друга.
Потом Питер Марлоу сказал:
- Матерь Божья! Собака Хокинса!
- Послушайте, - рассудительно начал Кинг. - Какая разница? Она определенно была самой чистой и годной для еды из всех собак, каких я когда-либо видел. Гораздо чище свиньи. Или цыпленка, в этом отношении. Мясо есть мясо. Вот так просто.
- Совершенно верно, - раздраженно согласился Мак. - Ничего нет скверного в том, чтобы съесть собаку. Китайцы их едят постоянно. Это деликатес. Да. Точно.
- Да-а-а, - протянул Браф с отвращением, - но мы не китайцы, и это собака Хокинса.
- Я чувствую себя каннибалом, - сказал Питер Марлоу.
- Послушайте, - убеждал Кинг. - Все обстоит так, как сказал Мак. В собаке нет ничего плохого. Ради бога, понюхайте.
- Понюхайте! - ответил Ларкин за всех. Он говорил с трудом, слюна чуть ли не душила его. - Я не слышу ничего, кроме запаха этой похлебки, и это сладчайшая из запахов, который я когда-либо слышал. Мне наплевать, Ровер это или нет, но я хочу есть. - Он до боли тер свой живот. - Не знаю, как вы, несчастные ублюдки, но я так хочу есть, что у меня начались судороги. Этот запах что-то сделал с моим обменом веществ.
- Я тоже чувствую себя плохо. Но это не имеет ничего общего с тем, что это собачье мясо, - сказал Питер Марлоу. Потом почти печально добавил: - Я просто не хочу есть Ровера. - Он посмотрел на Мака. - Как мы после всего этого собираемся смотреть Хокинсу в глаза?
- Не знаю, приятель. Я подойду с другой стороны. Да. Не думаю, что смогу вообще смотреть ему в глаза, - Ноздри Мака дрогнули, и он вперил взгляд в кастрюлю. - Какой чудесный запах.
- Конечно, - вежливо сказал Кинг, - тот, кто не хочет есть, может уйти.
Никто не пошевелился. Мужчины молчали, углубившись в собственные мысли. Прислушиваясь к бульканью. Впитывая аромат. Волшебство.
- Если подумать, это не так ужасно, - сказал Ларкин, пытаясь уговорить скорее себя, чем окружающих. - Посмотрите, как мы любим наших кур, но мы же едим их или их яйца.
- Верно, приятель. А помните ли вы кошку, которую мы поймали и съели? Мы же ведь не возражали, разве не так, Питер?
- Да, но то было бездомное животное. А это Ровер!
- Был Ровер! Сейчас это просто мясо.
- А, так это вы поймали кошку? - спросил Браф, невольно разозлившись. Ту, что пропала примерно месяцев шесть назад?
- Нет. Ту кошку мы съели на Яве.
Браф сказал:
- О-о-о!
Потом его взгляд наткнулся на Кинга.
- Я должен был бы догадаться, - взорвался он. - Ты, ты мерзавец. А мы четыре часа копались в отбросах.
- Не стоит волноваться. Дон. Мы же получили ее. Американцы победили.
- Мои австралийцы теряют навыки, - прокомментировал Ларкин.
Кинг взял ложку. Рука его тряслась, когда он попробовал варево.
- Вкусно. - Потом потыкал мясо. Оно все еще плотно прилипало к кости. Пусть еще часок поварится.
Через десять минут он снова попробовал.
- Возможно, слегка недосолено. Как вы считаете, Питер?
Питер Марлоу попробовал. Варево получилось вкусным, ох каким вкусным.
- Чуточку, совсем чуточку!
Они все по очереди попробовали. Щепотка соли, еще немного хуана, чуть-чуть сахара, капельку куркумы. И они, почти задохнувшиеся, смиренно ждали в этой утонченной пыточной камере.
Время от времени они снимали одеяло с окна, выпускали аромат на улицу, проветривая камеру.
А за окном ветерок нес запах по Чанги. И внутри тюрьмы струйки запаха просочились сквозь дверь в коридор и пропитали воздух.
- Боже, Смитти, ты слышишь запах?
- Конечно, слышу. Ты думаешь, у меня нет обоняния? Откуда он доносится?
- Секундочку. Откуда-то сверху, откуда-то с верхних этажей!
- Но эти желтые ублюдки варят себе как раз за этой проклятой проволокой!
- Это верно. Сволочи.
- Не думаю, что это они. Кажется, запах доносится из самой тюрьмы.
- О, Боже, посмотрите на Смитти. Он принюхивается, как кровожадная ищейка.
- Говорю вам, что этот запах идет из тюрьмы.
- Это просто ветер. Ветер дует со стороны японцев.
- Ветер никогда так раньше не пах. Это готовят мясо, говорю я вам. Это говядина. Клянусь своей жизнью. Варится говядина.
- Новая пытка япошек. Сволочи! Что за мерзкие штучки!
- Может быть, нам только кажется. Они говорят, что можно вообразить себе запах.
- Как, черт побери, нам всем он может казаться. Посмотри на людей вокруг, они все остановились.
- Кто так говорит?
- Что?
- Ты сказал 'Они говорят, что можно вообразить запах'. Кто это 'они'?
- О, Боже, Смитти. Ну просто так считается.
- Но кто эти 'они'?
- Откуда мне знать, черт возьми?
- Тогда прекрати говорить - 'они' сказали это или 'они' сказали то. Этого достаточно, чтобы свести человека с ума.
* * *
Люди в камере, гости Кинга, смотрели, как он большой ложкой наложил порцию в котелок и отдал его Ларкину. Их глаза расстались с котелком Ларкина и вернулись назад к ложке, а потом к Маку, и снова к ложке, а потом к Брафу и опять к ложке, а потом к Тексу и опять к ложке, а потом к Питеру Марлоу, и опять к ложке, и снова к порции Кинга. Когда еда была роздана, они жадно начали есть, а в кастрюле осталось еще достаточно похлебки, по меньшей мере две порции на каждого.
