– Савелий-мухомор, конечно, Сипатому доложит, что я согласен быть. Сипатый решит, что я вола кручу и сорвусь, а он власть без боя получит. А я на сходке явлюсь и хрусты, – он хлопнул по портфелю, – на стол. Пусть Сипатый возьмет казну и власть, а я погляжу, как это у него выкрутится. Он давно людям шепчет, что Корней деньги общества по земле рассыпал.
Хан наконец улыбнулся, кивнул, хлопнул Корнея по плечу, вроде легко, но отдало аж в самый копчик.
– Контора и сейф на тебе, Сипатый и люди на мне, – подвел итог Корней. – Все поровну.
Глава тринадцатая
Стая
Даша с Костей прошли мимо Павелецкого вокзала, часы которого показывали ровно восемь. Наступил вечер, на привокзальной площади вяло продолжалась торговля, становилось все меньше приезжих. Они, совершив сделки и покупки, разбредались по чайным и закусочным, частным квартирам и гостиницам, спешили занять скамейку на вокзале, на худой конец угол в зале среди мешков, баулов и устало плачущих детей.
Площадь постепенно захватывали аборигены. Замазав на лице следы вчерашних подвигов, припудрившись и распространяя запах парфюмерии, появились первые девочки. Местные авторитеты мужского пола выросли на «своих» углах, в подворотнях, завоеванных деньгами, интригами или ножевым ударом, поглядывали друг на друга кто с презрением, а кто и заискивающе. Табель о рангах, меню, разблюдовка, то есть кто есть кто, соблюдались здесь строго, изменить существующее положение могли только деньги и кровь. Последняя совсем не означала – смерть. Просто дрались здесь часто и охотно, разбитый нос или расцарапанная девкой физиономия – тоже человеческая кровь, и не надо пугаться, здесь не убивали. Привокзальная площадь не являлась ни чистилищем, ни даже предбанником, просто здесь начиналась территория деловых людей. И лес не начинается с чащобы, сначала трава, кустики малые, отдельные деревья, полесье, в котором и заяц зверь, а уж лиса так страшный хищник.
Костя впервые шел с Дашей под руку без стеснения, он был на работе, вел себя, как считал нужным. Костя стал выше, налился силой, курносый профиль не казался смешным, глаза под густыми бровями – Даша раньше и не замечала, какие у него красивые брови, – стали спокойными и уверенными, с чуть заметной смешинкой. Кожанка обливала его крутые плечи, на груди орден, мягкие хромовые сапоги на тонкой подошве, без дешевого скрипа, тускло поблескивали.
Выползающая из дворов приблатненная публика не знала Паненку и Воронцова, на прогуливающуюся пару поглядывали с настороженным интересом. Костя настолько походил на чекиста либо сотрудника угро, что никак не мог быть им в действительности. Заезжий деловой, решили зрители, под начальника работает, только железку нацепил зря, с ней у него уже перебор получается. Лучше не рисковать, решили на площади и потеряли к молодой паре всякий интерес.
Переулок, который вел к рынку, начинался от площади, поглядывая на нее своим подслеповатым глазом. Фонари здесь били столько раз, сколько их устанавливали, и власти сдались. Хотите жить в темноте? Живите, черт с вами! Посторонний человек к вам в гости и спьяну не зайдет. Только молодые перешагнули невидимую черту, с тротуара раздался голос:
– Подайте бездомному калеке, Христа ради, – первый постовой воровского схода сидел на деревянной тележке, был действительно без ног.
– Выпей за здоровье рабы божьей Дарьи и раба божьего Константина, – ответила Даша и, нагнувшись, чтобы показать лицо, положила в шапку приготовленные два серебряных рубля. – Гость со мной, Кликуша.
– Идите с богом, – ответил тот и погодя два раза свистнул.
– Неплохо, – Костя кивнул. – Никаких загадок, все просто. А он тут всегда сидит?
– Обязательно, – с гордостью ответила Даша, – неужто мы липовать в таком деле будем? – и замолчала, почувствовав неожиданно единение с этими таившимися от света людьми и стыд, что ведет им такого «гостя».
Переулок поворачивал, на углу их уже ждали. На скамеечке парень с девушкой лузгали семечки и равнодушно целовались. У парня на коленях лежала потертая гармошка.
– Угощайтесь, – девушка стряхнула с губ шелуху и протянула пригоршню подсолнухов.
– Благодарствую. – Даша взяла две семечки, одну отдала Косте, и они благополучно прошли дальше, гармошка за спиной сентиментально всплакнула и замолкла.
Из подворотни вынырнули две детские фигурки и неслышно двинулись следом.
«А нам у них еще и поучиться можно, – думал Костя, – ведь один неверный шаг или слово, сигнал подадут, и в трактире Веремея Кузьмича только столы да стулья останутся. А прирезать тут нас легче легкого».
Позади шаги убыстрились, маленький парнишка обогнал их и, подгадав у светившегося на первом этаже окна, остановился перед Воронцовым. Костя увидел любопытные и испуганные глаза, понял, что его узнали, вспомнить имя мальчишки не смог и сказал:
– Сбежал из детдома, оголец? Думаешь, тут тебе орден дадут? – Он провел пальцем по еще не отросшим волосам. – Степаныч знает, что я буду, так что ты свою бдительность притуши.
Парень стоял, засунув руки в карманы, смотрел презрительно.
– Эх, Воронок! – он сплюнул в сердцах. – Орден надел, а идешь-то куда? Продался, значит, Воронок?
– Еще столько денег не напечатали, оголец, – Костя дернул его за нос, нарочно сделав больно.
Парнишка ойкнул, схватился за нос. Даша тихо рассмеялась, страха не было, какая разница, где их определят, здесь или там?
– Завтра на Цветной к двенадцати подойди, – Костя взял «стража» за ухо, отвел с дороги. – Разговор имею.
Уже стемнело, покосившийся забор рынка, казалось, наваливался на непрошеных гостей. Торговые ряды уже опустели, кое-где копошились темные фигуры, пахнуло навозом, деревней, всхрапнула и переступила лошадь. Даша с Костей шли неторопливо, уверенно, дорогу оба знали хорошо, рядом взвизгнуло, посыпались искры, блеснуло длинное лезвие ножа – работал запоздалый точильщик.
– Не порежешься в темноте, дядя? – весело спросила Даша.
– Мы привычные, – равнодушно ответил мужик, пробуя лезвие ногтем и не поднимая головы.
Даша молча протянула ему две семечки, мужик бросил их в жестяную кружку и сказал:
– Идите с богом.
Только приглядевшись, Костя приметил за спиной точильщика темные фигуры и подумал: «Силой отсюда не вырвешься, перехватят. И смотри, как хитро задумали: если бы ту лавочку с гармонистом миновать, а обойти стороной можно, то сейчас без подсолнухов около «точильщика» застряли бы плотно». В который уже раз Костя убедился: облава результатов бы не принесла. Он представил себе напряженность кольца оцепления, его разорванность, первый сигнал, и сходка ушла бы, как вода сквозь сито. А где зацепились, там ножами, двое-трое на одного, из-за угла. Мелентьев предлагал пройти внутрь и брать с двух сторон. Как пройти? Его, Костю, одного сама Даша Паненка проводит уже через четвертые двери.
– Молись, начальник, – Даша указала на одноэтажное здание со светящимися окнами.
Костя оглянулся, увидел криво выписанную вывеску «Починка модельной и какой хочешь обуви», подошел к мастерской, отпер своим ключом дверь, кивнул:
– Заходи, Даша.
Костя зажег свечу, керосинку, поставил чайник. Даша наблюдала за ним, сидя на табуретке.
– Значит, дед тоже перевертыш? – Она криво улыбнулась, стала некрасивой и жалкой.
Костя не ответил, взглянул в окно, к трактиру подошел человек, оглянулся, скрылся за дверью.
– Дед на царской каторге с моим начальником в одной связке ходил. У меня давно ключ от этой лавочки. – Не мог же Костя сказать, что мастерская используется в оперативных целях.
– А ты чего здесь привстал, подштанники сменить?
– А вдруг Корней еще не пришел, Даша? – Костя обнял девушку за плечи. – Лучше позже, чем раньше.
Он вытащил из кармана пузырек, разлил в кружки, плеснул воды, запахло остро и незнакомо.
– Что это?
