от грозного, беспощадного бича. Из середины группки с визгом поднялась Мария Спиридонова и направилась к выходу, а Камков погрозил молча белым, несоразмерно маленьким кулачком.
Докладчик перешел к трудностям переживаемого периода. Степан поднялся и слушал стоя, боясь пропустить хоть одно слово. Голос Ленина, простой, задушевный, нарастая, брал за сердце.
Страна, скованная фронтами, боролась с разрухой — наследницей кровавой империалистической бойни. Налаживался водный, железнодорожный транспорт, проверялись интендантства, преследовалась спекуляция. Но силы реакции не отступали. В разных местах вспыхивали восстания против Советов; кулаки захватывали все новые районы.
Съезд замер. Слышно было, как перезванивает тонкий хрусталь огромной люстры.
«Перед нами стоит самый трудный период: не было еще более трудного периода в рабоче- крестьянской России, — именно период, который остался до урожая».
Никто уже не прерывал Ленина. Он говорил быстро, почти без пауз, изредка возвращаясь к своим записям.
«Товарищи, чем больше надвигается на нас голод, тем яснее становится, что против этого отчаянного бедствия нужны и отчаянные меры борьбы».
— Времечко! — вздохнул рядом со Степаном седоусый рабочий в кожанке.
«Повторяю, социализм никогда не удастся устроить в такое время, когда все гладко и спокойно, социализм никогда не удастся осуществить без бешеного сопротивления помещиков и капиталистов».
Степан ловил горячие, титанической силы слова вождя, чувствуя их в сердце своем, как боец патроны в подсумке.
«…только союз городов и деревенской бедноты и тех, кто имеет запасы, но не спекулирует, тех, кто хочет решительно преодолеть трудности и достигнуть того, чтобы излишки хлеба шли государству и распределялись между трудящимися, — только такой союз является единственным средством этой борьбы».
Громовое «ура» потрясло величественное здание театра. Съезд присоединял свой мощный голос к голосу вождя. Степан что-то взволнованно кричал, перегнувшись с галерки. И странно: даже среди «левых» эсеров раздавались хлопки…
Конец доклада Степан не мог слушать без трепета. Все завоевания революции поставлены на карту… Враг использует бедствия, чтобы свалить Советскую власть. Спасти миллионы трудящихся от голодной смерти — значит выбить врага с боевого рубежа.
«…товарищи, нет ни тени сомнения, что если мы пойдем по тому пути, который избрали и который события подтвердили, если мы будем твердо и неуклонно идти по этому пути, если мы не дадим ни фразам, ни иллюзиям, ни обману, ни истерике сбить себя с правильного пути, то мы имеем величайшие в мире шансы удержаться и помочь твердо победе социализма в России, а тем самым; помочь победе всемирной социалистической революции!»
Степан шагал по улице, все еще слыша вдохновенную речь родного Ильича. Ему хотелось скорее домой, в свою Жердевку, чтобы рассказать землякам о Москве, о Ленине, о предстоящей борьбе.
Но тревожила Степана разливающаяся по телу слабость. Она текла от затылка, где сверлило и жгло все больше, все сильней, напоминая о незажившей ране…
По сторонам проплывали накаленные стены домов, жаркие водосточные трубы, пестрые столбы для афиш.
Вдруг от бульварной решетки отделились двое, с винтовками наперевес:
— Стой! Подожди, если на тот свет не торопишься! Степан остановился.
— Оружие есть? Вытряхай! — Курносый малый во флотской бескозырке щелкнул затвором, в то время как его приятель в широчайшем клеше запустил руку в карман Степана и вытащил бумажник.
«Бандиты», — Степан смотрел на пальцы, незнакомцев, блестевшие золотыми кольцами.
— Комиссар? — спросил курносый.
— Угадал.
Степан надеялся припугнуть молодчиков, но те загорланили:
— Ага! Тебя-то нам и надо!
Только теперь Степан заметил, что улицы опустели. Редкие прохожие, согнувшись, перебегали мостовую, скрывались в подъездах. В стороне, за домами, промчался автомобиль, хлопнул выстрел, и все стихло.
— Пограбили наших отцов, амба! — прохрипел парень в бескозырке, злорадно косясь на пленника. — Мирбах, германский посол, приказал долго жить… Теперь немцы вас разделают, будьте покойны. Да и от нас не ждите пощады… Сейчас возьмем Кремль!
Степан вспомнил поведение «левых» эсеров на съезде, их злобные выкрики, угрозы дипломатической ложе… Слово «война» — жуткое, кровавое слово — застряло в горле.
Глава тридцать четвертая
Бандиты вели Степана, подталкивая прикладами. Это были молодчики из отряда Попова.
— Чего? К стенке хочешь?! — закричал курносый на остановившегося Степана.
— Да наверни ему по кумполу! — посоветовал другой.
Степан медленно обвел конвоиров потемневшим взглядом.
«Паршивые вояки, — думал он. — Ни патронташей, ни подсумков. На ремнях — гранаты без капсюлей. Рассчитывают больше на наш страх, чем на собственные силы».
— Вы, ребята, ошиблись… Я не комиссар, — Степан засмеялся… — Бумажник — ха! Пустой… А деньги у меня спрятаны… Тридцать тысяч!
Бандиты переглянулись.
— Вытряхай. Отпустим.
— Не могу. Деньги казенные. Отвечать, глядишь, придется.
— Казну мы за ночь ликвидируем.
— Это на воде вилами писано, — усмехнулся Степан.; Курносый лязгнул затвором.
— Вытряхай! Иначе… хоть у меня в руках и не бог, а помогает!
— Должно, в кооперации служит, — шепнул приятелю другой налетчик. — Бери на понт!
И он тоже приставил к груди Степана дуло винтовки.
— Вот что, ребята, — сказал Степан, оглядываясь по сторонам. — Деньги отдам. Только прострелите мне куртку. Спросят, куда девал деньги, скажу — отняли. Едва, мол, жив остался…
И, раздевшись, он повесил свою серую куртку на сучок дерева.
Бандитам выдумка понравилась. Наставили винтовки, дали залп.
Внимательно осмотрев куртку, Степан медленно одевался, прислушиваясь к чему-то вдали…
Бандиты, встревоженные шумом мотора, оглянулись. На выстрелы мчался грузовик, полный красноармейцев.
— Та-ва-а-рищ! — взмолился курносый, увидав, как Степан распахнул полы куртки и решительно выхватил спрятанный под рубашкой наган. — Мы же тебя не задерживаем, ей-богу….
— Зато я вас задерживаю!
