лицо с горбатым носом, которое расплылось в подобострастной улыбке, когда Акила, увидев, что Конан возвращается, спрятала меч в ножны.
Конан и Акила снова поехали.
— Шагай рядом, — приказал Конан. Незнакомец повиновался. — Ну, расскажи нам свою историю.
— Знайте же, что я торговец из Барубы в Кешане…
— Судя по акценту, ты из Кофа, — сказал Конан.
— А, именно так. Мой отец был знаменитым купцом, чье прекрасное имение лежало среди идиллических холмов Рамата, рядом с…
— Ты говоришь не просто как кофит, — перебил его Конан, — но как житель Хоршемиша!
— Как я и собирался сказать, знаменитое торговое представительство моего отца находилось в роскошном храмовом районе этого города…
— Твоя речь не просто речь жителя Хоршемиша, — неумолимо продолжал Конан, — а обитателя Болота, района трущоб и притонов.
Амрам скрипнул зубами, но без смущения продолжал:
— Я вижу, что ты много путешествовал. Ладно, отец мой не был знаменитым купцом. Он был менялой, но его заведение считалось самым приличным в том несчастном районе…
Он прервался и вскрикнул, так как Конан нагнулся, сидя в седле, и схватил его рукой за шею. Киммериец не стал, однако, душить, но лишь нащупал пальцами необычно огрубевшую кожу повыше ключицы.
— Если ты сын уважаемого ростовщика, — сказал киммериец, — почему у тебя на шее шрам от стигийского рабского ошейника?
— Мы еще не сделали и ста шагов, — произнесла с удивлением Акила, — а этот незнакомец уже опустился в ранге от сына знаменитого купца до раба. Насколько он еще может опуститься?
Конан сжал пальцы на шее.
— Еще ниже раба находится труп. Хочешь испробовать эту роль, Амрам?
— Смилуйся, господин! — вскричал Амрам. — Ты меня не понял! Очень давно я служил в армии Кофа, когда мы воевали со Стигией. Меня взяли в плен, и я некоторое время жил в той земле, оказавшись в рабстве, но это лишь судьба, достающаяся иногда солдатам. Вы ведь не можете посчитать это бесчестием.
— И как ты оказался один в пустыне, ты, подлец с языком змеи? — спросила Акила.
— Я как раз к этому подхожу! Не надо быть такой нетерпеливой! Прелесть рассказа в том, как неторопливо он разворачивается, а не в том, чтобы сведения хлынули, как вода из акведука.
— Странно, — вслух подумал Конан, — каких только людей не встретишь среди ночи в пустыне.
— Несколько лет назад я бежал из стигийского плена и направился в Кешан. Там мои торговые дела процветали, и со временем я стал владельцем собственного каравана. У меня были лучшие верблюды, и я каждый год ходил из Барубы в Пунт, оттуда в Кутхемес и Замбулу и оттуда назад.
— И чем ты торговал? — поинтересовался Конан.
— Обычные товары: слоновая кость, перья, меха, жемчуг, который приходит с западного берега через Куш и Дарфар, рабы и прочее. На обратном пути я часто вез специи, восточный шелк, который лучше стигийского шелка, драгоценности, рабов другого цвета кожи, и их я обычно менял в Стигии на местные товары и прекрасное шемитское стекло перед тем как вернуться в Барубу, где у меня несколько жен и около дюжины детей.
— На товары, которые ты назвал, в Стигии назначается высокая пошлина, особенно на шелк, — заметил Конан. — Ты обходил таможню?
Амрам пожал плечами.
— Не считаю нужным причинять властям лишнее беспокойство. Я умею ее обходить.
— Так ты контрабандист! — сказала Акила.
— А какой уважающий себя караванщик не занимается контрабандой? — спросил Амрам с истинным удивлением в голосе.
Конан рассмеялся.
— Да, это правда! Ладно, ты поведал нам радостную часть своей истории, и я думаю, что она правдива меньше чем наполовину. Расскажи нам теперь грустную часть.
Амрам драматично вздохнул.
— Для караванной торговли настали трудные времена. На юге много верблюдов умерли от какой-то неизвестной болезни. К северу старые колодцы пересохли, и в результате кочевники сделались еще более хищными. Я не мог ни набрать достаточно товара для приличного каравана, ни нанять опытных погонщиков, чтобы вести хотя бы тех животных, что у меня остались. Итак, увы, я совершил глупость.
Он сделал поистине скорбный вздох.
— Что за глупость? — спросил Конан, из опыта зная, что надо задать вопрос рассказчику. Таков обычай рассказывать в южных землях.
— Я принял заказ у незнакомца, не знавшего пустыни, у сумасшедшего, занятого дурацким поиском.
Конан почувствовал, как по затылку у него забегали мурашки, посмотрел на Акилу и увидел, что она тоже на него смотрит.
— Что это был за поиск?
— Я находился тогда в Кутхемесе, у меня оставалось восемь верблюдов, к тому же здоровье одного из них вызывало тревогу. Работники мои бежали в надежде найти более обещающее занятие. Тогда он мне и подвернулся. Он сказал, что зовут его Фираги и что он хочет нанять караван, который доставил бы его в глубь пустыни. Все остальные караванщики, к которым он обращался, отказывались его слушать, но я не мог выбирать. Я был в отчаянии,
— Опиши его, — сказал Конан.
— Высокий, худой человек, очень хорошо одетый. По внешности я не мог определить, из какой он страны, и акцент его был необычен. Я думаю, что он откуда-то из Иранистана. Он немного походил на ученого, но я не хочу сказать, что он книжный червь, представления не имеющий о реальном мире. Он был гордым и воинственным, как некоторые стигийские жрецы.
— Понимаю, что ты имеешь в виду, — заверил его Конан. — Продолжай.
— Он сказал, что заплатит за наем работников и покупку провизии. Я согласился. Но чтобы идти в такое ненадежное путешествие, я мог нанять только самых подонков, а вы знаете, что это за люди.
— Знаю, — сказал Конан.
— Что вы искали в глубине пустыни? — спросила Акила.
— Вначале он ничего не говорил об этом. Но после бесконечных дней пути, когда мы не нашли ничего, кроме голых бескрайних песков, люди мои воспротивились. Тогда он рассказал нам об удивительном городе, давно затерянном в самом центре пустыни, городе, полном сокровищ. — Амрам пожал плечами. — А почему бы и нет? Я видел много странного во время своих путешествий. Самое главное, что это пробудило у моих погонщиков жадность и заставило их идти дальше, хотя продолжать путь было опасно. Затем один из них исчез.
— Сбежал? — спросил Конан.
Амрам покачал головой.
— Нет. Однажды утром мы проснулись, и погонщика не было. Какой дурак покинет в центре пустыни караван, не прихватив верблюда, либо пищи, либо, по крайней мере, бурдюк воды? Но все было на месте. Ночь тогда выдалась ветреной, и следов мы не нашли. Мы решили, что он сошел с ума и удалился один в пустыню, чтобы покончить с собой. Иногда такое случается.
Мы пошли дальше. На следующее утро исчез другой человек. Обстоятельства были те же. Теперь оставшиеся погонщики встревожились. «На нас лежит проклятие», — сказал один из них. «Демон песков заманивает людей в пустыню», — сказал другой. Говорят, что демоны принимают облик красивой женщины и заманивают людей туда, где они гибнут. Некоторые поют прекрасную песню, которую слышит лишь избранная ими жертва. Человек хочет найти то место, откуда звучит эта песня, и забывает обо всем остальном.
— И потом? — сказал Конан.
— Не будь столь нетерпелив, Конан, — упрекнула его Акила. — Ночь долгая, и человек этот забавный. Позволь ему вести свой рассказ так, как он хочет.
