— Тебе повезло, Амрам, — произнес Конан, — эта женщина очень терпима к людским странностям.
Она рассмеялась, и Амрам нервно улыбнулся, явно чувствуя облегчение оттого, что у его пленителей хорошее настроение.
— Госпожа воистину и красива, и умна. Я продолжаю: мои люди были объяты страхом, и они обвинили нанявшего нас в сговоре с демонами, в том, что он заманивает нас в пустыню, чтобы они нас там съели. Он сказал, что это всего лишь совпадение, что оба погонщика просто сошли с ума один за другим. Он снова начал рассказывать о великом городе, который уже должен был быть близко. Он уверял, что нам надо пройти еще всего один день. Я выступал за то, чтобы вернуться, но остальные были людьми недалекими, и они согласились идти дальше.
— И на следующее утро пропал еще один человек, — произнес Конан, пытаясь угадать.
— Нет. На следующее утро мы проснулись и обнаружили, что наши бурдюки распороты. От всего содержимого остался лишь мокрый песок. Пережив первый приступ ужаса, мы обратили свой гнев на Фираги. Но он лишь стоял и ухмылялся. Он сказал, что нам теперь нужно обязательно найти город, так как там находятся неиссякаемые источники, и только он, Фираги, может отвести нас туда.
— Я бы убила его за такую наглость и пошла бы назад с водой или без воды, — заявила Акила.
— А, это только потому, что ты новичок в пустыне, прекрасная и грозная госпожа. Мы, опытные люди, знаем, что возвращаться без воды означало верную смерть. Никто из нас не был раньше так глубоко в пустыне. На самом деле мы даже не встречали никого, кто бы осмелился проникнуть в эту область. Тот дурацкий город вполне мог быть плодом его поврежденного ума, но он был нашей единственной надеждой. Не имея выбора, мы пошли за Фираги еще глубже в пески.
Конан слушал рассказ Амрама, но не позволял себе отвлекаться от главной задачи — охранять караван от нападения врагов, в образе человека или в каком-либо другом образе. Слабый ветерок не доносил никаких звуков, кроме шуршания их собственной упряжи и дыхания верблюдов. А также единственным запахом, который чувствовал киммериец, был запах верблюдов, на которых ехали он и Акила, поскольку вокруг не было ни колючих кустов, ни кактусов, которые могли бы придать свой аромат иссушенному воздуху.
— После трех дней чудовищного пути, — продолжал Амрам, — мы уже почти сходили с ума от жажды. Так что мы убили одного верблюда, чтобы утолить жажду кровью. Используя дерево седла как топливо, мы изжарили мясо и немного окрепли. Это нас ободрило, но тут остальные верблюды стали глядеть на нас с подозрением.
Скоро даже верблюды начали спотыкаться, но Фираги шел дальше, будто не замечая ни жары, ни жажды, ни бесконечных миль. В нем была убежденность фанатика. Я бы с удовольствием убил его, но тогда бы мы все погибли, так что я подавил в себе желание совершить убийство и пошел дальше. Один за другим люди и верблюды падали, и мы, кто оставался в живых, собрав последние силы, шли дальше, подкрепляя себя верблюжьей кровью и мясом. Но позвольте сказать вам, друзья, что, хоть кровь поддерживает жизнь, она не унимает жажды, так как она такая же соленая, как и морская вода.
Наконец остались лишь Фираги и я, и все верблюды погибли. Настал час, когда я понял, что дальше идти не могу. Плетясь за Фираги, я решил убить его, прежде чем умру сам, чтобы отомстить за себя и товарищей, поскольку, хоть они и были подонками, они все же были моими товарищами в этом путешествии. Я уже выбрал место на спине Фираги и вынул кинжал.
В этот момент Амрам вынул из-за пояса кривое, как клык кабана, лезвие и драматически взмахнул им.
— Было бы больше пользы, если бы ты сделал с ним это раньше, — сказал Конан.
— Тихо, киммериец! — оборвала его Акила, явно завороженная рассказом.
— Но не успел мой клинок коснуться его спины, как Фираги вскрикнул, — продолжал Амрам. — Он стоял на вершине бархана и раскачивался от слабости. Я не видел, что произвело на него такое впечатление, так что я снова вложил кинжал в ножны, чтобы посмотреть, что там, но решив убить его у следующего бархана. Я подошел к Фираги, чтобы узнать, отчего он воскликнул, надеясь увидеть родник. Я бы радовался самому маленькому роднику и оазису больше, чем целому городу с сокровищами.
Он остановился, снова выдерживая драматическую паузу.
— Рассказывай! — не выдержала Акила.
— Это был не родник. Это действительно был город.
— Значит, это правда? — спросил Конан, не доверяя словам щуплого караванщика.
— Да, это правда. По крайней мере, это был город. Но ничего не могу сказать о сокровищах, и вы скоро узнаете почему. И это была не куча развалин, подобно многим древним городам в пустыне, башни которых повалились, а статуи стоят по шею в песке. Нет, в этом городе все сохранилось целым до последней черепицы, такой же город, как Хоршемиш, где я родился, или Луксур в Стигии, где я был рабом.
Вот что я увидел: за массивными стенами на сотни футов к голубому небу вздымались башни, некоторые из белого, как соль, алебастра, некоторые из пурпурного или зеленого мрамора, увенчанные бронзовыми куполами, и на вершине каждого стоял шпиль, заканчивающийся позолоченным и блестящим на солнце шаром, звездой или полумесяцем. Башни были такими тонкими и высокими, что они бы рухнули во время великой бури, которая случается один или два раза за жизнь поколения и которая уничтожает постройки и из сырого, и из обожженного кирпича, оставляя лишь строения из прочного камня. Однако песок даже не стер полировку мрамора! Не чудо ли это?
— Если это правда, то это действительно чудо, — проговорил Конан.
— Продолжай! — просила Акила.
— Ниже башен виднелись дворцы, каждый с бронзовым куполом; некоторые купола широкие и низкие, как крона пальмы, другие высокие, как тюрбан султана, и также богато украшены драгоценностями. Там были плоские террасы, которые вполне могли оказаться висячими садами, такие, как в больших городах Стигии, но я не видел на них ни следа зелени, так же как и нигде вокруг города.
Вдруг мое желание убить Фираги немного уменьшилось, поскольку вел он меня верно, хотя и за большую цену. Он крикнул хриплым, как у верблюда, голосом оттого, что горло давно пересохло: «Вот он! Вот Джанагар, город Опаловых ворот!» Только тогда он впервые произнес имя этого города, имя, неизвестное мне до того мгновения, а я считаю, что слышал много преданий пустыни.
Конан и Акила переглянулись.
— Ты немного поднялся в наших глазах, — сказал киммериец с меньшим сомнением в голосе, чем раньше. — Говори дальше.
Амрам улыбнулся и кивнул:
— Вы можете ценить хорошую историю. Но никогда не рассказывал я более странной истории, которая одновременно и правдива. Ладно. Мы поковыляли к городу, и тут, опасаясь, не мерещится ли мне это все, я увидел много странного вокруг того места. Город стоял в середине огромного углубления в песке, края которого были гладкие, как у блюда. Углубление было не очень глубоким, но достаточным, чтобы скрыть город от наблюдателя, пока тот не взойдет на вершину последнего бархана. И ни одна птица не парила над головой, как часто бывает даже в глубине пустыни, так как большие птицы специально прилетают издалека в поисках падали. Но небо над Джанагаром было таким же безжизненным, как и сам город.
Ибо он действительно лишен жизни. Через стены не доносился запах дыма, и не вился дымок от крыш домов и храмов. Самым странным казалось то, что от города не доносилось ни звука. Даже в часы самого глубокого сна в обычном городе бывает хоть какой-то звук, хотя бы храп часового или шаги пьяницы. За пределами города всегда можно чувствовать запах и слышать звук скота, но рядом с Джанагаром этого не было.
И вдруг, когда я уже начал верить, что это сон или мираж, я услышал звук! И это был самый милый звук, какой можно себе вообразить!
— Человеческие голоса? — спросила Акила.
— Нет, вода! Я услышал плеск воды! Это дало крылья моим стертым ногам, и я почти пролетел последние десятки шагов до городской стены. Там, прямо перед огромными воротами, находился аккуратный желоб, какой устраивают у себя многие города, для того чтобы поить только что подошедших верблюдов. Он имел десять шагов в длину и два шага в ширину и был полон чистой прозрачной воды! У одного конца желоба стоял пьедестал, на котором была вырезана голова фантастического животного, и вода щедро лилась из его клюва с клыками. Я опустился на колени, погрузил голову в воду и вынул ее оттуда только
