видимо, по молчаливому уговору с хозяином не желая выпускать случайную гостью. – Тут дверь тугая.
Исчезнувшие очки как поднятое забрало, взъерошенные волосы и ранняя лысина на макушке, старые джинсы, застиранные почти до белизны, и очередная книга под мышкой. Кажется, он проснулся давно и слышал, как она собирается, бродит по комнате, как на цыпочках крадется в коридор.
Господи, он, наверное, ее за воровку принял!
– Я не… – Магде вдруг стало невыносимо стыдно. – Я не… я не хотела вас беспокоить. Думала, вы спите и…
И ключ вдруг повернулся, дверь открыта, путь свободен: всего-то – выбежать на площадку, и вниз, по лестнице, во двор, а потом дальше – на улицу. И совсем-совсем далеко, туда, где ее не найдут.
Уйти и увести стигийских псов.
– Это вы меня извините, пожалуйста, мне следовало раньше показаться, но… я решил, что вы хотите уйти незамеченной. Я… я вас не обидел?
Как мило он запинается, как очаровательно краснеет и как нелеп в беспомощности своей. Звездочет и предсказатель… таких беречь надо, а лучшее, что Магда может сделать, – это убраться отсюда.
– Нет, не обидели, – медлит. Почему медлит?
– Тогда, может, все-таки кофе? Я тут думал над тем, что вы вчера говорили.
Господи, ведь говорила же! Вчера, запутавшись, расклеившись, ударившись в слезы и истерику, каковой никогда прежде себе не позволяла. Что именно она ему сказала? Все? Магда не помнила деталей. Нет, она точно знала, что разговор был, что даже тогда, в слезах, она понимала нелепость ситуации и пыталась замолчать, но все равно говорила, говорила, говорила…
– Не стоит убегать, – Рыцарь-звездочет-экстрасенс протянул руку. – Нельзя бегать всю жизнь.
– А что можно?
– Можно попытаться изменить жизнь. Но для начала – кофе. Или все-таки чай?
– Лучше кофе, – Магда решительно повернула ключ в обратную сторону, и замок тихо щелкнул, перекрывая путь к отступлению.
В этот раз сидели на кухне. Петр – спиной к окну, и утреннее солнце, по-летнему яркое, подсвечивало его фигуру, создавая вокруг головы иллюзию нимба. Еще и Ангел ко всем прочим достоинствам.
Магда фыркнула, прогоняя нелепые мысли: ангел или нет, но кофе он готовит весьма приличный.
– Ваша проблема… – начал он, подвигая чашки, и сахарницу, и легкую, сплетенную из лозы корзинку с печеньем. – Ваша проблема в том, что вы слишком боитесь себя, чтобы себе же помочь. Вы предвидите в себе и безумие вашей матери, и жестокость отца, вы скрупулезно выискиваете малейшие подтверждения и находите… да, находите их везде! Вы заставляете себя соответствовать собственному страху.
Глупость какая. Ангел-психоаналитик, он же Рыцарь, вновь опустивший стеклянное забрало нелепых очков, он же Звездочет, спрятавший колпак и мантию в шкаф.
– Вы толкаете себя на чужой путь.
Чужой? А что в нем чужого? Нет, этот путь был предопределен уже при рождении, этот путь был вколочен, вбит в нее, он вошел вместе с ядом слов Карги, вместе с тихой яростью отца, вместе с запахом жареной картошки и соленых огурцов.
Она пыталась убежать, поступить иначе, но… Лешка и Григ – стигийцы ни за что в жизни не выпустят добычу. Если она нормальна, то почему в жизни встречались только стигийцы?
– А на самом деле в вас не больше безумия, чем в ком бы то ни было из людей. И то же самое с жестокостью. Ну в конце-то концов, ваша бабка была нормальной!
– Моя бабка предпочла от меня откупиться.
– Это ее вина, а не ваша. Вы ведь ничего не сделали!
Не сделала… разве что по мелочи. Убитые собаки не в счет. И убитый Михаил тоже. Она ведь не убивала, она только способствовала, соучаствовала.
– Вот видите, вы переживаете. А если бы вы и вправду были такой, какой себе видитесь, эти вещи не вызвали бы ровным счетом никаких эмоций.
– Я за себя боюсь!
– Не только. Если бы вы боялись за себя, то остались бы здесь. А что, у меня безопасно, знакомство было случайным, а следовательно, вычислить эту квартиру крайне сложно, – он не собирался отступать, он храбро сражался со страхами Магды и, кажется, побеждал. Во всяком случае, его словам хотелось верить.
Нельзя верить. Никому нельзя верить.
– Нельзя же так не любить себя, – мягко произнес Петр, глядя в глаза. – Посмотри, что ты с собой делаешь…
Вот уже и на «ты» перешел.
– Ты позволила уродовать себя сначала родителям, потом мужу, потом любовнику. А потом, когда все же сумела избавиться от них, снова едва не вышла замуж за такого же…
А он прав, во всем прав. Но эта правота – не то ли самое доказательство, которое так искала Магда? Сбежала от старухи к Леше-Лешеньке, а там – к Григу. Сбежала от Грига и в результате попала в Мишкины лапы. Ведь с самого первого дня, с самого первого взгляда было ясно, чем он дышит.
Стигиец, истинный стигиец, из тех, что натянули шелковую шкуру приличного человека, а она нет-нет да и вздыбится горбом, выдавая то, что внутри. У него и оскал-то песий был, правильный, подкорректированный стоматологом, выбеленный и приведенный в состояние соответствия стандартам породы.
– Ну вот, опять ищешь причину не меняться? Это ведь просто, сказать – предопределено и идти по предопределенности. А раз нету, то самой ее и создать.
– Я ее ненавижу!
– Кого?
– Юленьку. Если бы ты знал, если бы ты мог заглянуть в меня, увидеть…
Скорее уж почувствовать всепоглощающую тьму, ту самую, которая из ненависти и страха, из боли и ожидания боли, из зависти и презрения. Грехов человеческих не семь – много, много больше. И все они живут внутри, в той тонкой оболочке, которую обычно называют душой.
У Магды вот души не осталось – чернота одна, и нечего пускать в нее чужих.
– Это не ненависть, это обида, – Рыцарь, который звездочет и ангел, подошел, присел на корточки и, взяв Магдины руки, сказал: – Обида и ревность. Обыкновенные, человеческие. Понимаешь? И она не виновата, что так вышло. И ты не виновата. Вам нужно встретиться.
– Уже встречались…
– Нет, не для того, чтобы требовать, а для того, чтобы поговорить, рассказать. Ты – ей, она – тебе. Поверь, у всех есть своя темнота, но не все умеют с ней управляться.
И именно в эту минуту сомнений, нерешительности и Магдиной незащищенности зазвонил телефон.
– Возьми трубку, – велел Петр. – И если это она, то…
– А ты поедешь со мной? Это… это небезопасно, если Григ увидит, если он узнает… он уже убил… он ревнивый.
– Я не боюсь. И ты не бойся. Возьми трубку.
И Магда, нехотя высвободив руки, взяла.
Этот дом некогда находился на окраине города, на самой границе его, где серый вал новостроек обрывался и начинались поля. Вероятно, прежде они тянулись до горизонта, радуя по весне глаз зеленью, а по осенним дождям расползаясь коричнево-черным, раздражающим месивом. Летом они золотились зерном, зимой – белели снежными простынями, но всегда, в любую пору года оставляли ощущение свободы и бесконечности мира. Теперь же на месте полей стали дома – серые и желтые, частью старые, частью – новые, построенные столь тесно друг к другу, что окна глядели в окна.
От былых просторов остался асфальтовый пятачок автостоянки, огороженный сеткой, да пустырь с темным котлованом, в котором виднелись серые горбы труб.
– Нам, кажется, туда, – оглядевшись, Петр указал на ближайший из домов. – Идем, ты же не боишься?
