Бояться? Чего Магде еще бояться? Ну уж точно не разговора. Но вот странно – леденеют пальцы, немеют губы, и в голове одна-единственная мысль: это ошибка. С самого начала, с вечера вчерашнего ошибка, которая от каждого последующего действия ее становится больше, грозя изуродовать то, что еще не изуродовано в жизни.
– Идем, идем… – торопит Рыцарь. И Магда покорно торопится, Магда старается не смотреть по сторонам.
Она и домой возвращалась вот так же, глядя под ноги. Нет, не бегом – бежать нельзя, тогда засвистят, заорут, кинутся следом, поддаваясь древнему инстинкту догнать убегающего. Спокойно. Не обращая внимания ни на смех, ни на шепот, ни на крик:
– А у тебя мамка – психушка!
Дойти до подъезда, хлопнув дверью, отсекая этим звуком все иные, остановиться, вдохнуть поглубже и промедлить на секунду-две, прежде чем коснуться старых, треснувших перил.
– Магда, все хорошо, я с тобой, – Рыцарь-звездочет взял под руку. – Ты здесь бывала?
Нет, не бывала, точнее, не здесь, но в месте, которое похоже на этот двор, как отражение. В лавке, клумбах, вычерченных куском мела классиках на асфальте.
И в подъезде пахнет вот так же, немного хлоркой, немного котами, но больше всего – характерной сыростью, которой тянет из подвала.
– Нам на четвертый, – он тянет за собой, не позволяя полностью уйти в воспоминания. Наверное, это хорошо, но потрескавшиеся перила этой лестницы царапают ладонь, совсем как много-много лет назад. На третьем этаже картошкой пахнет…
– Давай вот ты вдохнешь, сосчитаешь до десяти, и тогда мы постучим, – предложил Рыцарь, уже только Рыцарь, в котором не осталось ничего забавного и смешного. Сейчас он был серьезен.
А способ? Откуда он способ знает? Хотя… его все знают и тайком пользуются. И Магда тоже воспользовалась. Вдохнула и быстро-быстро сосчитала про себя:
– Раз, два, три, четыре… – четыре ступеньки серые, а пятая с крапинами белой краски, пролитой некогда и въевшейся насмерть.
– Пять, шесть, семь… – в семь лет она поняла, что Старуха – не просто старуха, но мать, которую нужно было уважать. Если не уважать, то отец злился. И если уважать – злился.
– Восемь, девять… – в девять Магда попробовала убежать. Нашли. Вернули. Пороли. Больно было. А старуха смеялась, старуха сказала, что от стигийских псов нельзя сбежать.
– Десять.
В десять Магда узнала про Плеть и решила, что когда снова убежит – а она убежит обязательно, – то сумеет найти Плеть и подчинить всех.
Стигийские псы отстанут, и Магда будет свободна.
Пальцы коснулись липкой поверхности звонка, нажали, и радостный треск разорвал и эту цепочку воспоминаний.
Дверь открылась немедленно.
Эта квартира одновременно и походила, и отличалась от той, в которой обитала Юленька. Общим в них было то особое музейное запустение, когда при кажущемся порядке чувствуется, что порядок этот – сугубо внешний, показательный, призванный создать иллюзию жизни, но на самом-то деле с задачей не справляющийся.
Впрочем, с самого начала Илья подозревал нечто подобное. Или даже не так, с самого начала он вообще сомневался, что квартира существует: времени-то прошло преизрядно, а значит, высока вероятность, что квартиру продали, обменяли или вообще снесли вместе с домом и районом. Но нет, был район – пестрый, мозаичный, сочетающий и новое, и старое, и оттого суетливый и даже нелепый в архитектуре своей. Был дом – пятиэтажка с битумной крышей да гнездами-балконами на обе стороны. Был подъезд, и была квартира. И замок, и ключи, подошедшие к замку, и скрип открывающейся – пришлось приложить усилие – двери. И запах застоявшегося воздуха, в котором тонкой нитью вился чуждый аромат кофе, верно, пробравшийся сквозь вентиляцию из других квартир.
– А тут все как раньше почти! – Юленька щелкнула выключателем, и лампочки, пару раз мигнув, все же не лопнули, но засияли ярким ровным светом. – Тут две комнаты. И кухня.
– И воняет, – Дашка помахала перед носом журналом, предусмотрительно захваченным из машины. – А пыли сколько…
Пыли и вправду было в достатке. Ровным слоем она покрывала блестящую секцию и выставленный в ней хрусталь, обложки редких книг и книжные полки, стеклянную вазу с синими хризантемами и покрытый кружевной салфеткой телевизор. Пыль лежала на полу, собираясь в углах пушистыми серыми клубками, пыль пропитала ковер и теперь при каждом шаге поднималась серым облачком. Пыль проросла в воздухе и забивала легкие, вызывая приступ кашля.
– Юлька, я окно открою! И балкон!
Пыльные занавески шелохнулись, и Дашка снова закашлялась.
– Давай я, – предложил Баньшин, оттесняя ее. – Тут рамы заедают, наверное, от старости.
Услужливый, хотя… А почему нет? Если он сейчас не друг, то не значит, что совсем сволочь.
– Я здесь всего один раз была… Зоя Павловна у нас жила и ночевала тоже. А детей у нее не было, – Юленька провела пальцем по выпуклому глазу телевизора, оставляя темную линию в пыльном покрове. То ли рана, то ли царапина, но уж точно – след.
– И ты не интересовалась, что стало с квартирой?
Удивленное выражение, словно эта мысль, что о чужом имуществе следовало бы позаботиться, впервые пришла Юленьке в голову.
– Я не подумала… я честно не подумала, что… – оправдывается и отворачивается. – Я не уверена, что имею право на нее. Я ведь никто. Формально никто. И у квартиры может быть хозяин.
– Если бы, – Дашка возилась с запором на балконной двери. – Если бы был, он бы тут жил. Или сделал что-нибудь… уборку, к примеру. Нет, Юлька, он прав, тут такое запустение, что… вон, на кактус глянь, сдох.
На подоконнике в темном горшке желтый ежик печально щетинился иглами. И вправду сдох.
– Так что твоя бабуля в очередной раз номер отколола, квартирку вроде и завещала, а тебе не сказала. Крутая находка.
– А коммунальные? – Баньшин в очередной раз оттеснил Дашку. С засовом он управился быстро, а вот с дверью, отсыревшей, старой, просевшей и намертво вросшей в проем, пришлось повозиться. – Кто платил коммунальные?
– Кстати, да. Кто?
– Ну… наверное, из фонда. За ту квартиру платят из фонда, бухгалтер занимается, – Юленька села на стул. – Может, и за эту тоже. Только почему он мне не сказал?
И сама же себе Юленька ответила: потому что так повелось, что говорить ей о чем-либо серьезном не считают нужным. Зачем? Дело сделано, так стоит ли загружать кукольную головку ненужными подробностями?
И кажется, все вокруг догадались о Юленькиных мыслях и согласились с ними.
– Юля, – Дашка громко чихнула и, мазнув по носу тыльной стороной ладони, чихнула снова: – Черт! Юлька, ты можешь позвонить этому типу? Ну бухгалтеру… Черт! Не могу, когда пылища такая!
– Лучше будет, если ты позвонишь не бухгалтеру, – сказал человек-рыба, глядя в глаза. – Лучше, если позвонишь кому-нибудь из попечителей, скажем…
Она не хочет! Не ему!
– …и спросишь, на тебя ли одну оформлен фонд. Ну то есть одна ли ты наследница. И если одна, то не было ли иных, оговоренных Стефанией, отчислений на чье-либо имя.
– В каком смысле? – заинтересовался Баньшин, отходя от окна. – Ты предполагаешь…
– Кажется, я догадываюсь, в чем тут дело. Юля, звони.
Нет, не сейчас! Она не хочет вообще звонить, а сейчас это нежелание особенно остро.
– Сейчас. Пока Магда не приехала. А ты, Сергей, коль не трудно, тоже позвони, узнай вот что. В Волгограде некогда был такой криминальный авторитет, кличка Григ, имени-фамилии не знаю. Пробей, что с ним случилось. Жив ли. Точнее, вправду ли умер, и если да, то как. А еще пробей, нет ли чего-нибудь
