сюда.
Чтобы понять, что мы стали жертвами вульгарного жульничества и воровства, не нужно было много времени. Чтобы осознать, что случилась самая настоящая катастрофа, – его потребовалось не намного больше.
«Вот теперь – все!» Именно эта мысль была написана на лицах всех моих товарищей.
Мы только сутки пробыли в этом мире, а уже лишились всего того, чем владели.
Исчезло наше судно. Исчезло оружие, припасы – все, вплоть до запасных трусов. Исчезла большая часть золота, за вычетом дюжины вещиц.
Но неужели ничего нельзя сделать? Прошло не так много времени – часов пять-шесть. До берега миль сто пятьдесят. Даже на буксире наша коробочка не даст больше двадцати узлов – прочность корпуса не та. Значит, если сейчас поднять на ноги полицию, можно еще успеть…
Стоп!! Вот как раз привлекать к этому делу полицию мы не должны – если не хотим лишиться свободы, а то и жизни. Но неужели наша дряхлая посудина и впрямь представляет такую ценность, что ради нее следовало идти на такой сложный обман?
Первые минуты мы еще не могли сполна осознать все случившееся.
Но потом началось нечто невообразимое.
Наша команда, прежде даже в самых тяжелых ситуациях обычно сохранявшая хладнокровие и способность к осмысленным действиям, перестала существовать, рассыпавшись на отдельных личностей, очень напоминающих заблудившихся в лесу детей.
Таисия, стоически перенесшая тюремную неволю, просто села в углу и начала плакать, с каждой секундой все громче и жалобнее. Совсем скоро плач перешел в захлебывающиеся рыдания. Мидара кинулась успокаивать ее, но без толку. Вырвавшись из ее рук, девушка кинулась на пол, вцепившись в затоптанный ковер, и продолжила истерику.
Ее плач словно послужил детонатором.
Ингольф – обычно самый невозмутимый из нас, – вдруг взревев, кинулся с воздетыми кулаками на сжавшихся буквально в комок Секера и Тронка, выкрикивая разные неподобающие выражения.
С великим трудом мне, Дмитрию и Орминису с подключившимся Рихардом удалось оттащить его и усадить на диван (оттаскивать разъяренного викинга от его добычи – удовольствие, скажу вам, ниже среднего).
После этого мы занялись Рихардом, которому Ингольф случайно заехал локтем в бок, и тут уж пришлось успокаивать попытавшуюся наброситься на скандинава Ильдико.
Тем временем Мидара, метавшаяся между Таей и нами, в конце концов, видимо, махнув на нас рукой, встряхнула Секера и начала было допрашивать его: как все случилось и с какой стати они вот так поверили этому типу.
Мы тем временем попеременно то урезонивали хнычущую Ильдико, проклинавшую на все лады судьбу, что свела ее и брата с нами, то успокаивали Ингольфа, норовившего биться головой о стену.
А потом дверь номера открылась, и на пороге появилась наша судьба.
Чтобы прийти к нам на этот раз, она выбрала облик человека в лиловой форме с нашивками на обеих рукавах, ярко начищенной бляхой на шее, в рогатой пилотке и с большой кобурой на белой портупее.
Войдя, он чуть поклонился, бесстрастно оглядел все происходящее, а потом произнес слова, прозвучавшие для нас приговором:
– Уважаемые, прошу предъявить документы…
Выслушав нашу наскоро слепленную – по ходу разговора – историю, где фигурировала похищенная шхуна, на которой остались все наши бумаги, он нахмурился. Похоже, то, что мы, перебивая друг друга, рассказали ему, одновременно и вызвало в нем подозрения, и поставило в тупик.
После короткого раздумья он вытащил из болтавшегося на длинном ремне футляра мобильный телефон – формой, габаритами и цветом смахивающий на небольшой кирпич – и куда-то позвонил, принявшись косноязычно излагать нашу историю. Телефон что-то хрипло квакал в ответ – таков был местный язык в своем первозданном, не измененным лингвестром звучании.
Посреди разговора он повернулся к нам и спросил, откуда мы.
«Двум смертям не бывать», – промелькнуло у меня.
– Мы из Громану, – торопливой скороговоркой сообщил я, боясь, как бы кто-нибудь из нас не ляпнул какую-нибудь несусветную чушь и не выдал себя.
Он с толикой недоверия скользнул по мне взглядом и сообщил человеку на другом конце радиоволны, что мы появились тут из этого самого Громану.
Затем спрятал телефон и сухо сообщил, что мы должны до особого распоряжения оставаться тут и не покидать гостиницу, а еще лучше – отведенные нам апартаменты.
В окно мы увидели, как он уселся на велосипед и куда-то уехал.
Первой оцепенение стряхнула с себя Мидара.
Она выскочила из номера, оставив нас полушепотом (почему-то) обсуждать, что делать дальше, и явилась, запыхавшись, спустя двадцать с небольшим минут.
– Значит, так, парни, раз мы теперь из этого самого Громану, то хотя бы узнайте, что это такое…
Однако слишком много узнать о жизни этого архипелага, что лежит милях в ста к западу от Оргея, мы не успели. К гостинице подкатил выкрашенный в красный цвет фургон о шести колесах, на крыше которого возвышалась пулеметная башенка.
Оттуда вышли трое полицейских, немолодых и обрюзгших, и направились к дверям гостиницы.
С обреченным видом Тронк отправился отпирать дверь номера, готовясь впустить незваных гостей.
Нас деловито загрузили в заднее отделение броневичка – обитый желтым пластиком ящик, где мы тесно уселись на узкой скамье, сваренной из дюралевых труб.
Пять минут – до полицейского участка тут было совсем недалеко, – и нас выпустили, чтобы сразу загнать в дверь обшарпанного двухэтажного дома под клиновидной восьмиугольной крышей.
Мы устроились на такой же узкой скамье, разве что не из металла, а из ободранного дерева, в полутемном холле, под присмотром еще одного полицейского – на этот раз молодого, но с печатью все той же скуки на лице.
А те трое, что привели нас сюда, поднялись наверх по винтовой лестнице. И с ними – Мидара и Орминис: их незаметно, но ловко отделили от нас.
А мы остались обдумывать свое положение.
А оно было – хуже придумать трудно. Мы потеряли корабль, имущество и деньги. И в довершение всего оказались на крючке у местной полиции.
И теперь оставалось только сидеть и ждать решения своей судьбы. Нет ничего хуже этого ощущения бессилия: ты полностью беспомощен и, даже если вывернешься наизнанку, не сумеешь сделать ничего. Даже десятиминутный допрос – настоящий допрос – расколет любого из нас как орех.
Время от времени на лестнице появлялся полицейский и вызывал кого-то из нас, коверкая имена до неузнаваемости.
При этом никого не выпускали обратно, словно в детской страшилке про кабинет зубного врача, где стояло черное кресло, бесследно глотавшее пациентов, особенно пионеров.
Хотя все может объясняться куда проще и прозаичнее: их по мере допроса оттаскивают в местную кутузку.
Но вот наконец вызвали и меня. Войдя в узкий и длинный, как гроб, кабинет местного шерифа, я, к своей радости, увидел всех спутников, рядком усевшихся на диване у стены. Руки их были свободны от наручников, но держались они скованно и напряженно.
– Ну, давайте, рассказывайте, – бросил хозяин кабинета, указывая на стул.
Я сел и заблеял – иного слова не подберешь – историю, наскоро сочиненную нами за неполный час, пока мы ждали полицейских.
А сам думал: что надо делать, чтобы выпутаться из того положения, в котором мы оказались?
Ударить этого толстого борова в мундире ребром ладони по шее, и в тот же момент мои товарищи набросятся на расслабившегося у стены второго полицейского и скрутят его, не дав поднять тревогу.
Потом выйти из участка, по пути обезвредив тех четверых, что устроились в дежурке… Я скосил глаза на сидевших на диване друзей. Нет, никто из них не был в настроении скручивать кого-то и прорываться с боем
