Куда отвесть глаза, когда порфир багровыйБежит из недр земли и, забывая стыд,Передо мною мать, отбросив все покровы,Кровоточащею родильницей лежит?Куда укрыться мне от первозданной бури?Я изъясняться с ней уже давно отвык,Но резкий поворот — и близ ПасанауриСмолкает времени оживший в камне рык.Еще мгновение — за синею горою,На холмах Грузии он превратится в речь,Он нежную сестру напомнит, Каллирою,Он будет музыкой — всегда гортанной! — течь,Чтоб, уклоняя взор среди лощины голой,Вплотную подойдя к истокам языка,На тело матери накинул плащ Паоло[22]И Тициан[23] свои халдейские шелка.
Мы женские рифмы оставим сидеть на двореДо самого утра под выступом черным балкона,Чтоб пойманной рыбою нам не метаться в ведре,Чтоб мы не оглохли от шума, от плеска, от звона.Они узкогорлы и необычайно стройны,Они, как грузинские женщины, высоколобы.И мы их присутствием издали будем пьяны,Не смея вмешаться в течение шумной хехробы.[24]И взором уверенным прадеда или орла,С авчальского гребня слетевшего в сумрак жемчужный,Окинет с балкона ночную трапезу Гоглá,[25]Слегка насмехаясь над женскою дружбой недружной.И, в горницу к нам возвратившись, как в лоно стиха,Усевшись за стол, где пируют лишь наши созвучья,Он слово возьмет, чтоб гостям объявить: «Чепуха!Не будет у них ни веселья, ни благополучья!»Мы квинби[26] преломим, как нам заповедал Важа,И, сколько бы кровь ни бурлила, на нас наседая,Мы, выдержкой мужа превыше всего дорожа,Дождемся тебя, соучастница наша седая,В тумане ты выполнишь сводни двусмысленный труд,Хотя бы окрестные горы краснели заране, —И к нашим губам долгожданные губы прильнут,Едва увлажненные за ночь душистым мухрани.[27]