старичок с камнями, бард с гитарой, следопыт со своим неразлучным пауком, Фомка с Лизкой, тетя Зоя, бабульки на подводе проехали, а вон и паромщик зычно стучит по гладким мраморным плитам своими подкованными кирзачами... Никто не нашел меня... Наконец, кто-то подбегает к саркофагу, и я слышу: «Жорка, ты здесь?» Я хочу ответить голосу, который никогда ни с каким другим не спутаю: «Да, я тут, тетя Клава, помогите мне выбраться!» Но и речь у меня пропала, и все тело сковала какая-то мертвецкая холодрыга. Ушла и соседка, печально и разочарованно вздыхая. Вдруг опять шаги! Кто-то идет прямо ко мне! Гляжу в золотые глазницы. Ба! Да это же сам Тутанхамон! Живая мумия! Подошел, приподнял крышку. Посмотрел на меня впалыми красноватыми глазами и покачал головой: «Муш куейс! Муш куейс!» И тоже убрался восвояси. Стало совсем холодно, одиноко и тоскливо. Точно меня и впрямь захоронили заживо. Проклятье! Да что же мне делать?! Так и погибать здесь, в этом дурацком саркофаге? И никогда больше не увидеть ни солнца, ни леса, ни реки, ни людей?! Слезы выступили у меня на глазах. И тут слышу чью-то легкую поступь. Гляжу — а это Пашка идет! Я сделал невероятное усилие и, разомкнув губы, произнес: «Пятница, помоги!» Но голос получился такой скрипучий и неестественный, точно это возопил монстр, восставший из ада! Эхо подхватило мой вопль и он гулко забился в недосягаемой свинцово-серой вышине сводов пирамиды. От услышанного у бедной девчонки, должно быть, сердце ушло в пятки. Туча испуганных летучих мышей заметалась во мраке, отчаянно вереща и поднимая клубы пыли. Но Пашка вовсе не испугалась и подошла к саркофагу.
— Ну что, Жора-Обжора, вот до чего довело тебя твое неверие! — ехидно произнесла она.
— Помоги, Пятница, пожалуйста! — снова прохрипел я.
— А не ты ли поливал меня ледяной водицей? Вот теперь сам и лежишь, как холодный айсберг! Бесчувственный чурбан... Так тебе и надо!
Я хотел сказать что-то, но губы опять сомкнулись, и я лишь застучал зубами.
— Эх, ты! Ну ладно, помогу... — сжалилась девчонка и, подняв с пола увесистый меч, тускло сверкающий рубинами и изумрудами, в два-три взмаха разнесла надоевший саркофаг вдребезги. Я от неожиданности не удержался на постаменте и рухнул на мраморные плиты. Но, чтобы не было больно от удара, взял да и проснулся...
Ох, ребята, как же я тогда замерз! Я лежал, согнувшись калачиком, зажав руки в коленках. Все мое мокрое тело посинело и покрылось крупными мурашками. Зубы стучали. Подвывая точно волк на луну, я кое-как поднялся и принялся разминать свои суставы и мышцы. Какие-то мелкие камешки и хвоя так впились в плечи, что и не думали отлипать, отпечатавшись на моей коже, как древние растения на угольных срезах.
Было раннее утро. В пещере уже отчетливо различались стены и своды. Паутина пестрела сотнями запутавшихся в нее мошек. Девчонка лежала у стенки спиной ко мне тоже сложившись «по-старушечьи». Видать, и ей было прохладненько!
Кряхтя и ахая, я заставил себя сделать несколько резких приседаний, а потом упал и отжался десять раз, затем побоксовал по-тайски невидимого противника и немного станцевал в стиле брейк-данс. Согревшись и прогнав остатки сна, я выглянул из пещеры. Но ничего не увидел! Да-да! Прямо передо мной разливалось безбрежное молочное море, из которого кое-где проглядывали темно-розовые кисельные берега, то бишь гранитные выступы. Я, грешным делом, хотел даже ужё пригубить эту сливочную массу, но вовремя спохватился. Минут пять я стоял, всматриваясь в белое бескрайнее пространство, потирая глаза и соображая, где же мы находимся и что с нами вчера было. А когда все вспомнил, то и догадался, что это на реку и близлежащие горы опустился под утро ну очень плотный туман. После грозы стало гораздо прохладнее.
Я, поеживаясь, вернулся в пещеру. Вот так погодка! Да в таком молоке нас ни одна собака не отыщет, ни один вертолет не заметит! Что же, еще день тут куковать?! Страшно захотелось есть. Я обшарил все карманы и разложил их содержимое на мшистый валун. Предметов оказалось немного: ключ от дома с брелоком-фонариком, мобила, расческа, полупустая зажигалка, жутко растаявшая жвачка, перочинный ножичек да рубля два мелочью... Вот и все мое богатство, если, конечно, не считать серебряного крестика на шее, напульсника «СПАРТАК» на левом запястье да маленькой серьги в правом ухе. Солнца видно не было и подсушить эти вещи не представлялось возможным. А как же хотелось поскорее звякнуть домой и утешить родителей и тетю Клаву, да и огонек развести бы хоть небольшой было пределом желаемого... Я вздохнул и принялся отделять жвачку от обертки, хотя и понимал, что эта штука лишь еще больше усилит мой аппетит. Но все равно хоть что-то я должен был обязательно пожевать. Освободить резинку не удалось, и тогда я положил ее в рот вместе с бумажкой. Поднялась Пашка-Пятница. Согнувшись, как бабулька-уключница, и засунув озябшие ладони в широкие рукава платья, она, осторожно ступая на камни, подошла ко мне. Прохрипела:
— Доброе утро!
Личико у нее было, я вам скажу, то еще! Глаза красные от слез и тревожного сна, под ними — синие мешки. Губки лиловые, как у мертвеца, да еще и подергиваются. Волосы все еще влажные, а в них хвоя и камушки... Щеки распухли, и нос, как у пьянчужки. Ну просто внучка Бабы-Яги!
— Привет! — бодро отозвался я и хохотнул, глядя на ее прикольный вид.
— Ты чего?! — непонимающе проскрипела девчонка, постукивая зубами.
Я не ответил, а спросил:
