предчувствия какой-то большой беды, что я едва не завыл, как волк, глядя на печальный блин луны. Одиночество тяжко давило на грудь.
— Жор, Жор, ты здесь? — вдруг услышал я шепот за своей спиной.
— Я тут, Паш! — отозвался я и быстро вернулся в избушку.
Одел просохшую майку и подсел к девчонке.
— Ну, как ты? — спросил с большой надеждой, касаясь ее лба.
Жар, кажется, пропал. Его сменил холодный пот. Пашка тихо дрожала и постукивала зубами. Глаза ее, полные слез, тускло блестели в свете луны.
— Зажечь лампу? — предложил я.
— Не надо... — Прасковья говорила тихо, но твердо. — Свет только режет глаза... Ты не беспокойся, Жор, это все теперь пустое... Со мной... все кончено... Я, кажется, умираю...
Я даже вздрогнул от ее слов.
— Да ты что?! — задохнулся я от волнения.
— Да-да... Это точно... Теперь уже недолго осталось. Я сейчас видела двоих белых юношей... Они такие светлые, красивые и манили меня к себе... Это ангелы, я знаю, они пришли за моей душой... Надо готовиться!
— Да брось ты, Паш, какие там ангелы! Сон это! Ты скоро поправишься! Ты... должна... — я не знал, что еще и сказать.
Меня душило отчаяние. Неужели это все правда? Неужели это конец? Я теряю Пашку! Моя Пятница умирает! Так быстро и безнадежно...
И я ничем, ничем уже не могу ей помочь! И никто не может помочь! И это после всего, что мы пережили, после всех этих наших незабываемых приключений... Нет же! Нет! Этого не должно быть! Как же так?! Почему не умер я, а должна умирать она!
— Жор, дай руку, — Пашка обхватила мою ладонь своими холодными невесомыми пальцами и прижала ее к своей груди. — Ты за меня не бойся, Жор, мне умереть вовсе не страшно. Наверно, как и бабушке... Она меня там встретит! И Параскева тоже... С ними ничего не страшно... И ангелы, они такие добрые и славные... Одно меня только мучает: как без меня останется мама... Так жалко ее... Ведь я у нее одна, и она всю жизнь для меня старается, работает... — Пашка всхлипнула.
— Паш, не надо, ну, чего ты... Ты поправишься, — как-то робко и уже неубедительно произнес я, чувствуя, как слезы давят мне на грудь.
— Нет, Жор, молчи... Там все уже решено... Я ухожу. Послушай меня, пожалуйста, и не перебивай... Это очень важно. А то мне трудно много говорить, и боюсь, что не успею всего сказать, всего, что хочу... Обещай мне, что когда вернешься домой, то сделаешь все, о чем я тебя попрошу.
— Обещаю! — отозвался я и пожал ее ладошки.
— Спасибо! Ты хороший, я тебе верю. Слушай. Пожалуйста, когда встретишь тетю Зою, поклонись ей от меня и скажи, что я прошу у нее прощения за то, что не послушалась ее на пароме. И еще скажи, что я ее очень люблю, и маме то же самое передай, что я ее очень-очень любила и люблю, и всегда буду любить... И пусть они, пожалуйста, не плачут обо мне, так как там мне будет очень хорошо. Ну вот и все... Я старалась их ничем никогда не обижать и не огорчать... Подружек своих тоже... Они все меня простят, я знаю... И учителя... Туристов вот огорчала своими задержками... Если еще встретишь кого из них, попроси от меня прощения, скажи, что я все это делала не специально — просто я такая любознательная и нерасторопная... Пусть не сердятся...
Я глотал слезы и не мог говорить. Я еще никогда не слышал такой исповеди. Это был какой-то кошмарный сон! Я видел, как блестят на девичьем лице капельки, падающие из ее ясных глаз. Но она была в памяти, держалась стойко и говорила все четко и даже как-то спокойно.
— Жор, ты один остался, перед кем я должна покаяться... И слава Богу, что ты рядом! И я могу это сделать... Пойми, я не хочу идти туда ни с каким грехом... А он у меня есть...
Я хотел сказать:
— Не надо, Паш, не говори, побереги лучше силы. Я вовсе не сержусь. Я все понимаю и все тебе заранее прощаю!
