повторявшего: «Стреляли...»
– Своим присутствием, Александр Борисович, вы мне напоминаете о нашем же юридическом принципе, что ли... Активное содействие следствию, помощь, чистосердечное признание и так далее. Я никогда прежде не соотносил это с собой. Со своей жизнью...
– Пришлось?
– Знаете, да...
– И как?
– А я все жду, какие подходы вы изберете? Какие встречные предложения выскажете? А вы как бы... индифферентны.
– Разве? – чуть усмехнулся Турецкий. – Да мы ж с вами только об этом и говорим!
Селезнев вскинул на него взгляд, хмыкнул:
– А ведь, пожалуй, вы правы... Я, наверное, кое-что вам скажу... для начала. У вас есть на чем записать? Если хотите, можете воспользоваться моим магнитофоном, – Селезнев кивнул на сооружение в углу большой комнаты, где были смонтированы телевизор с огромным экраном, видеомагнитофон, стереосистема и музыкальный центр. Там же лежал и небольшой магнитофон, типа репортерского.
– Записать я могу, но было бы гораздо лучше, чтобы вы сами изложили свои показания на бумаге, – сказал Турецкий, включая магнитофон и ставя его между собой и Селезневым...
Незаметно вошедший в комнату Грязнов, услышав то, о чем говорил Селезнев, который смотрел прямо перед собой и, казалось, ничего вокруг не замечал, сделал огромные глаза и с изумлением взглянул на Турецкого. Тот, также одним взглядом, предупредил Вячеслава, чтобы он молчал и не вмешивался. Грязнов тихо прошел к своему креслу и сел. Селезнев не обратил на него внимания.
Недолгая исповедь его, если это можно было назвать так, практически не касалась вербовочной стороны. Видимо, полковник не решил для себя, как он это подаст. Зато он назвал имя Теймура, которому он, исходя из прежних приятельских соображений, раз-другой выдал интересующую того информацию, не так чтобы уж и важную в оперативном отношении – в ту пору, хотя по прошествии времени как посмотреть. Ну а дальше – больше. Ибо иной раз сведения, касающиеся партнеров, а тем более – конкурентов, стоят немалых денег. И выигрывающий бывает не прочь поделиться...
Слова известного, приближенного к трону экономиста – «надо делиться» – хорошо вписались в моральное состояние человека, у которого прямо на глазах рушились извечные устои. Конечно, это не оправдание, но все же...
Селезнев замолчал, будто из него весь воздух вышел.
Немного, но важно, что он сам начал говорить. И теперь в связи с некоторыми признаниями Турецкий с Грязновым могли ускорить развитие дальнейших событий, вызвав к себе для бесед Теймура и Джамала Багировых. Появилась тема для конкретных разговоров.
Поняв, что сегодня ничего нового больше не будет, Грязнов сказал, что в ближайшие полчаса сюда подъедет сотрудник агентства «Глория», которое берет на себя обязательства обеспечить безопасность Евгения Яковлевича. Желательно до его появления никого в дом не пускать, на телефонные звонки не отвечать и близко к окнам не подходить. Их лучше вообще задернуть непрозрачной занавеской.
– Жена ушла по делам... в магазин там, еще куда-то... – заметил Селезнев. – Ее что, тоже не пускать?
– Это очень плохо, – серьезно ответил Грязнов. – Придется ждать ее возвращения. Это долго будет?
– Не знаю, – пожал Селезнев плечами. – Женщина... Она-то не под арестом! А что, неужели все действительно так серьезно?!
– Хотели бы и мы это знать... Интересно, а какой подход найдут они? Как думаешь, Александр Борисович?
– Давай сделаем так: ты посиди тут, а я спущусь в машину. И будь на связи. Попробуем максимально исключить риск...
– Евгений Яковлевич, – сказал Грязнов, – у вас есть время. Не теряйте его, берите-ка бумагу...
Глава четырнадцатая
И НА СТАРУХУ БЫВАЕТ...
Смотрящим в камере, куда поместили Сиповатого, был худощавый, но ширококостный мужик с выпученными глазами и губастым ртом. Возможно, за эти, чисто внешние, признаки его называли Карасем.
Уже на второй или третий день Карась поманил к себе Сиповатого.
– Слушай сюда, Сипа, – негромко начал он. Кличка Сипа была известна в камере. – У тебя с Боровом-то был базар? До разборок не дошло?
– А чего это тебя, Карась, интересует? – недружелюбно спросил Сипа.
Несмотря на свою грубость и ставшую привычной наглость, он мог, когда хотел, быть и мягким, вкрадчивым. Но свое знакомство, а тем более какие-то дела с Боровом ни с кем обсуждать не собирался. Даже со смотрящим.
В камере бывший капитан старался изображать из себя жертву ментовских интриг. Им надо план выполнять, вот они и метут все, что попадается под руку. Даже заслуженных ветеранов, отдававших свои молодые жизни и получавших за то блестящие железки от родной Отчизны вместо вечной благодарности, и тех не то что совсем не уважают, а просто-таки держат за быдло!
А вопрос смотрящего был неприятным. С какого бока ему Боров понадобился?
– Ты гляди, однако, Сипа, – как-то невразумительно заметил на грубость смотрящий, – и махалки свои на ночь не отстегивай, – это он намекал определенно на протезы, которые перед коротким сном поневоле приходилось снимать Сипе.
– А чего тебе мои махалки? – совсем уже с вызовом спросил Сипа. – Самому спать мешают?
– Мне не мешают, – лениво отозвался смотрящий. – А ты не борзей, невелика гнида, могём и подвинуть. Потому постерегись, Сипа, предупреждаю, хотя и не должен. Вали отдыхай, твоя очередь, – и словно бы между прочим, как совсем не относящееся к делу, добавил: – Малява про тебя пришла.
– О чем? – вскинулся Сипа.
– А вот на перышко посадят, тогда и сам узнаешь. Иди отсюда.
Продолжать дальнейший разговор было бессмысленно: смотрящий отвернулся и занялся своими делами. А Сипа сразу повел себя неправильно и теперь не мог рассчитывать на какое-то снисхождение.
«Могём и подвинуть!» – Ни хрена себе?!
Сипа сел на угол своей шконки, подогнул скрипящий протез ноги и стал исподволь рассматривать сидельцев. В камере их было относительно немного – всего пятнадцать человек на восемь шконок, поэтому и спали по очереди.
«Так кто же из них? – размышлял он. – И кто прислал маляву? И почему этот Боровом интересовался? Был ли базар?.. Не дошло ли до разборки?..»
По всему выходило, что малява поступила от Борова. Ну что это за гад, рассказывать Сипе не надо было. И что Боров и сам такой же отморозок, как его «быки», – тоже. Но где он, Сипа, им дорогу перешел?
А может, они просто боятся, что он рот откроет? Вот и решили заранее избавиться? Да, за Боровом не заржавеет... Или же Джамал его на это дело вынудил.
А ведь тот муровский генерал сказал, что Боров уже заговорил! Вот оно! Значит, заговорил, а теперь все хочет прикрыть им, Сипой?! А ху-ху не хо-хо? Больно много умных да решительных развелось!
В любом случае он боевой офицер и его на фуфло не возьмешь! Не всей же камерой кинутся, тут настоящих-то уголовников раз-два – и обчелся! Двоим-троим врезать, остальные отвалят! Да, действительно, о протезах надо в первую очередь думать. Без них как без рук...
Вот сказал себе и усмехнулся: хреновый юмор получается – без руки – как без рук...
Подумав, Сипа даже испытал определенную благодарность к смотрящему. В самом деле, не должен был он говорить о маляве. Предупреждать опасно. Узнают – еще самого заточкой в бок угостят. А вот сказал, значит, все очень серьезно.
И Сипа решил малость опередить события. Он подгреб к «волчку» на двери и застучал по ней кулаком. А когда окошко открылось, негромко, чтобы не вся камера слышала, заявил, что хочет видеть следователя. И
