оказалась чуть выше моего подбородка. Я накупался всласть, выстирал бриджи и футболку, потом снял промокшую повязку и брезгливо зашвырнул ее в кусты. Шишка на голове, похоже, начала опадать, и боль уже почти не беспокоила. Лишь рана пощипывала от попадания на нее воды. Я не спеша оделся в прохладные мокрые одежды и не отходил от воды, пока Пашка не позвала меня. Мы снова сошлись на берегу первого водоема и еще долго простояли возле прудов, пока наша одежда немножко не просохла в лучах заходящего солнца. Когда солнце упало в лес, в чаще сразу же заметно потемнело и посвежело. Искать людей в таких условиях уже было трудно и опасно. Чтобы не сбиться с дороги и не заплутать вновь в лесу, мы вернулись к копнам и стали готовиться к ночлегу. Я сделал в одном стожке неширокую норку для Пашки и более просторный лаз - в другом, для своих более внушительных габаритов. Прошедший день, проведенный на свободе, отнял у нас очень много сил, да и спали мы нормально уже так давно... Поэтому мы не стали дожидаться того, когда вокруг хорошенько стемнеет, быстренько поужинали остатками хлеба и сала и, пожелав друг другу приятных снов, расползлись по своим спаленкам. В глухой чаще тревожно кричала какая-то птица, а комары вышли на свою «кровавую» охоту. Я привалил за собой лаз и уткнулся в сухую, ароматную травяную перину, пропитанную запахами солнца, луга и многолета. И почти сразу же заснул, так и не увидев, как на луг и лес опустилась прозрачная, тощая «воробьиная» ночь...
ПЫРЕЙ ПОЛЗУЧИЙ
Разбудил меня какой-то жучок, забравшийся за пазуху и устроивший танцы в стиле «брейк-данс» прямо на моем животе! Он так лихо отплясывал, что я, поворочавшись с боку на бок, невольно рассмеялся от щекотки и был вынужден выбраться на волю. Быстро стянул с себя футболку. Черно-красная, в полосочку, бестия плюхнулась в траву и бросилась уносить свои ноги, от греха подальше. Я преследовать насекомое не стал, а только почесал живот, на котором все еще противно чувствовались колюче-остренькие лапки жука. На опушке леса было уже совсем светло и тепло. Солнце хоть еще и не поднялось над бором, но обильно пронизывало его своими яркими лучами. Я сладостно потянулся и не спеша надел футболку. Потом аккуратно отряхнулся от прилипших к ногам и голове сухих былинок и отправился в ближайшие кустики. Возвращаясь оттуда, я увидел Пашку. Она сидела на порожке своего травяного домика и печально глядела в землю, при этом нервно теребя какую-то пушистую соломинку.
- Привет! - сказал я весело.
Та в ответ лишь качнула головой. Я опустился рядом и тронул ее за локоть.
- Ты что такая грустная? Аль приснилось что красной девице?
- Угу! - вздохнула Пашка.
- Расскажи.
- Плохой сон... Знаешь, приснилось, будто бы мы вернулись в лагерь, а там все на нас пальцами показывают и подсмеиваются, дескать, мы воры и ловкие мошенники! Будто мы специально завладели кладом отца Иоанна, никому не сказав об этом, и отдали его бандитам за хорошие деньги. Брат Феодор и тот оправдывался и говорил, что мы, мол, сами его упросили помочь нам и невольно заставили послужить на бандитов Кривого. «Зерна» стояли и кричали: «Воры! Воры! Позор! Позор!» Людмила Степановна предлагала сдать нас в милицию, а батюшка упрекал: «Ну как же вы так, ребятки, я так на вас надеялся! Так вам верил!» «Иуды они! Иуды!» - вопил Феодор. Даже Петька и тот предложил: «Ребята, гоните их вон туда, там им место!» и показал на озеро, которое уже парило серою, и возле него на мотоциклах кружили какие-то люди в черной коже и с рожками на шлемах. Мне так горько и обидно стало, что я заплакала. Мы с тобой пошли к озеру, а все нас освистывали и бросали вслед мусор. И вдруг на дорожке встретили беленького старичка с очень добрыми глазами. Я кинулась к его ногам, обняла их и говорю: «Дедушка Иоанн, зачем они так, мы же не виноваты! Ведь брат Феодор предал нас, бандиты убить хотели...» Он дотронулся до моей головы и тихо так сказал: «Ну не плачь, не плачь, ласточка, все образуется, вот увидишь!» И я проснулась в слезах... - Пашка вздохнула, потом быстро уткнулась лицом в мои колени и разревелась. Я положил одну свою руку ей на плечо, а другой тихо погладил по волосам. Хотел было сказать: «Ну чего это ты, Пятница, не унывай, это всего лишь сон! Происки злых сил! Все у нас, действительно, образуется!», но какой-то комок застрял у меня в горле. В душе стало так муторно и больно, что я невольно сжал челюсти. Мы так и сидели у стожка: Пашка тихо плакала, я осторожно гладил ее и, глядя на расцветающий луг, думал: «Господи! Уже прошло 2000 лет с той поры, как коварный Искариот предал Тебя на распятие, а земля по-прежнему продолжает плодить и приумножать этих иуд, которые и Тебя не боятся, и никого и ничего не стыдятся... Ах, брат Феодор, брат Феодор, а ведь Прасковья так сильно уважала и ценила тебя!»
Наконец Пашка успокоилась и поднялась:
- Прости, Жор, нашло что-то... - тихо оправдалась она, утирая лицо рукавом платья.
- Ничего, просто тебе надо было немного расслабиться! - сказал я и тоже поднялся. - Пойдем, умоемся, теперь-то уж нам недолго гулять осталось.
Мы пошли к прудам освежиться. Я бодро говорил:
- Эх, Прасковья, не унывай! Мы им всем еще покажем, на что способны! Господь не посрамит верных рабов своих! Не даст поколебаться праведному. Вот увидишь! Я
