Братья не перебивали. Не смели. Хотя рассуждения о легальном бизнесе вызывали у них зевоту.
– Я намерен легальный бизнес расширять, – продолжал байкальский вор. – Но в нем тоже приходится сталкиваться с откровенными негодяями. А воевать с ними иногда не совсем удобно.
Черепа покивали. Несмотря даже на врожденную тупость, невозможно было не понять: то, что неудобно пытающемуся быть респектабельным Старику, очень даже удобно им. За соответствующие «филки».
– Мои люди за вами поглядели. Вы мне понравились. В Москве никто о вас не знает. В ментовских картотеках вы не засвечены. И не будете, если по дурости не запалитесь. Вы чем занимаетесь? На бары наезжаете да мелких лохов на части рвете? – Пахан, сощурившись, смотрел на быков. – В общем, пацаны, предлагаю работать вместе со мной. Никакой самодеятельности, ни шагу без моего ведома.
Если не согласитесь – расходимся краями, если готовы – обсудим детально. Не пожалеете.
Черепам хватило если не ума, то звериного чутья не орать «да!» и не прыгать до потолка. Толстый, как более рассудительный, попросил отсрочку в три дня, что понравилось Старику. И через три дня в его распоряжении были двое преданных бультерьеров, ждущих от хозяина лишь команды «фас!».
Много воды с той поры утекло. И время показало, что кум Старика был прав. Магаданцы и пригождались всего-то раз десять за эти годы, но именно тогда, когда без них было бы никак не обойтись. Зато теперь у Старика солидная доля в солидном бизнесе. Счета в Швейцарии. Недвижимость на тех самых Канарах, которые два десятилетия были предметом вожделения российских нуворишей.
Несколько криминальных «операций» их мини-группировки – и, вознеся на невиданные высоты бывших «комсомольцев», участники преступного сообщества тоже обеспечили даже внукам своим безбедную старость. Оставалась только одна проблема: полностью легализоваться.
Вопрос находился в стадии разрешения. Официально – для правоохранительных органов – отошедший от дел уже лет шесть Старик вел тихую и скромную жизнь. Квартира ему досталась от умершей сестры, которая болела раком. Ее схоронили, когда Старик при всем желании присутствовать при этом не мог. По статусу вора в законе работать он не захотел – перебивался тем, что давали поддержавшие его знакомые. Но в противозаконных действиях не участвовал. Приучал всех к тому, что его как бы не существует в природе. Оставалось найти подходящую кандидатуру, чтобы закопать вместо себя – и по поддельным документам высочайшего качества можно было вылетать на собственную фазенду посреди рая земного...
И вдруг – на тебе!
Возник давно не дававший о себе знать Кишка и вился вокруг него ужом три дня уж...
Илья Никифоров – Никишка, или Кишка, отмотавший скромный срок еще по двести шестой статье старого Кодекса, завел на зоне блатные знакомства, но уркой так и не стал. Освободившись, менял одну работу за другой, но нигде не задерживался по причине периодических, довольно редких, но чересчур глубоких запоев. Жена с ним развелась еще во время его отсидки. Квартиру он пропил. Теперь бомжевал у трех вокзалов, попрошайничая, а порой и по мелочам поворовывая. При этом был в курсе основных криминальных событий и в нормальных отношениях с братвой. Иногда, разумеется, опускался до абсолютно свинского состояния. Но порой вдруг облагораживался, надевал приличный еще костюм, брился и становился вылитым интеллигентом, испытывающим временные трудности. И тогда наносил визиты старым приятелям, угощая их выпивкой...
Старик помнил, как этот алкаш появился на «сборке» в Бутырке.
Квадратная камера, унылая и мрачная. Узенькое зарешеченное оконце, в котором и не видно-то ничего, кроме таких же мрачных туч. И только надраенный латунный кран умывальника, сразу же притягивающий взгляд входящего, был словно лучом света, подчеркивающим темноту здешнего царства. А на пороге этой камеры стоял серый, невзрачный доходяга.
– Тебя за что закрыли-то? – Голос напоминал скрип дверных петель.
– Что? – Вошедший с испугом поглядел на невысокого кряжистого малого с сизой металлической фиксой и многочисленными перстнями, вытатуированными на пальцах.
– Статья какая? – пояснил подошедший скользящей походкой Старик.
Непонятно с чего он почувствовал симпатию к этому убогому «первоходу» и даже захотел ему помочь.
– Нахулиганил, значит. А с виду и не скажешь.
– Да я и в прошлом году в мусорню попал, в «обезьянник», – напыжился пришлый. – В ресторане какие-то чурбаны к моей Машке пристали, ну я заступился. Три года условно...
На Старика этот подвиг впечатления не произвел.
– Филки есть?
– Что?
– Деньги. Много заныкано?
– Есть немного... – замялся Никифоров.
– Не ссы. Не отниму. Но предложение у меня имеется. На лбу у тебя, пацан, написано, что ты лох. Не в падлу, конечно. Но на «хате» тебя за полчаса разденут, разуют и под шконарь загонят. И еще должным останешься. Давай так: я тебе по-честному расскажу, как себя вести надо, а ты честно половину бабок мне отдаешь.
На лице «хулигана» бесхитростно отразились все эмоции.
– Смотри сам, – подбодрил Стариков. – Колхоз – дело добровольное. Да – да, нет – нет. Только половину отдать лучше, чем все, по-моему.
Подумав секунду, Никифоров решил так же. И уже через полчаса понимал значение слов «прописка», «подлянка», «крысятник», «прессовка», «мусорская прокладка»... И знал основные правила поведения: не оправляться, когда кто-то ест, никогда ничего не поднимать с пола, уважать мнение «смотрящего», не подходить к «петухам».
– Главное – дешевых понтов не колотить. Будь таким, как есть. Но и в обиду себя не давай. И еще: если хочешь выйти отсюда живым и здоровым, никогда никого ни о чем не спрашивай. Ты же не следак, чтобы вопросы задавать. Въехал?
Кишка въехал. Это ему, честно сказать, здорово тогда помогло. Вышел на свободу невредимым и до сих пор Старику – «крестному отцу» своему – был благодарен. И всегда с бутылочкой дорогущего французского коньяка к нему первому заходил в периоды «просветления». Старик общением с бомжом не брезговал, поскольку, с одной стороны, и сам – для стороннего взгляда – едва сводил концы с концами. Такие встречи со стороны должны были смотреться вполне естественно. А во-вторых, мало ли?.. Никто не знает, как жизнь повернется. Может, и Кишка полезен когда-нибудь окажется...
Но сейчас бутырские советы Старика Илюша, похоже, подзабыл. И с каждой встречей все больше становился похож на следака из прокуратуры. Его сильно интересовали дела дней давно минувших.
«Законник», выдавая любопытствующему дозированную информацию, наблюдал эту метаморфозу с возрастающим любопытством.
– ...И что? Кому могли понадобиться какие-то бумажки? – делал вид, что не поверил, восторженно сияющий Кишка, будто это он сам ходил на мокруху.
– А мое-то дело какое? – Старик, в одиночку свою бутылку коньяку умявший, бросал из-под косматых бровей затуманенный взгляд. – Я замочки вскрыл – и руки умыл. Бабло свое за работу получил, как и договаривались. А что там и почем – оно мне надо?
– А повязали бы вас?
– И что? Любая прокурорская собака знает, что я на мокрые дела никогда не подписывался. А то, что кум охранников замочил? Так пусть с него его братки-менты и спросят. Если докажут, конечно.
Кишка, вытянув губки, будто для поцелуя, одобрительно кивал. И подливал в стариковскую рюмку.
– А за что деньги-то плачены? Ведь, говорят, что нужных бумаг вы так и не нашли.
– А это, мил человек, кому за что. Мне – за то, что я всю свою работу честно выполнил. И сейф бы открыл, не переусердствуй Черепа. Дедок раньше кончился, чем место назвал. Ключ мы нашли у него, а шифр я бы «выслушал» у самого ящика. Но искать у нас уже времени не было. Так, по верхам пробежались...
Когда Никифоров ушел на цыпочках, стараясь не разбудить сморенного сном Старика, тот – едва за гостем захлопнулась дверь – потянулся к мобильнику.
