– Нет-нет, не нужно! Я вам верю! – Он замахал руками и, увидев гримасу разочарования на физиономии Силина, наконец счел возможным признаться: – Вы, возможно, не поверите, но... Словом, в математике я совсем ничего не понимаю... И в компах ваших – тоже!
Позднее Александр Борисович Турецкий не раз вспоминал, как именно поглядел на него рыжий гений после столь позорного признания. Определению сие не поддавалось. Разве что примерно так смотрела его собственная жена Ирина Генриховна на внезапно обнаружившегося в их квартире паука (а случалось такое не более двух раз за всю совместную жизнь), ненавидевшая этих, между прочим, вполне даже полезных насекомых до последней степени омерзения.
Старший оперативник Владимир Яковлев-младший никогда не трудился ради звездочек, хотя капитанские звездочки тоже не оставляли его равнодушным. Главное же все-таки было то, что свою работу этот круглолицый, крайне добродушный на вид офицер с несколько медлительными манерами и негромким голосом искренне любил. Любил он в своей работе все, включая частые и не всегда безопасные командировки.
Собственно говоря, и медлительность, и негромкий, журчащий баритон были на самом деле исключительно обманчивы: ясно же это становилось лишь в те моменты, когда ситуация переходила в свою экстремальную стадию. Вот тогда от добродушного, способного раскрутить на откровения даже самого осторожного и сдержанного свидетеля опера и следа не оставалось! Яковлев-младший владел несколькими восточными единоборствами в совершенстве, был столь же совершенным стрелком из подавляющего большинства видов оружия, а главное – умел действовать молниеносно, при этом не теряя точности движений – в случае надобности.
Что касается командировок, Владимиру Владимировичу нравилось погружаться в атмосферу незнакомых городов, особенно расположенных далеко от столицы: уж кто-кто, а он-то знал, что Москва и Россия – далеко не одно и то же, особенно это стало очевидным в последние полтора десятка лет...
При всем при этом город Н., в котором Яковлеву-младшему до сей поры не довелось побывать ни разу, ему не понравился. Не понравился, можно сказать, сразу, едва Володя очутился на перроне его вокзала, с облегчением покинув не слишком чистый и совсем не уютный вагон, в котором провел больше суток.
Дело, по которому его сюда откомандировали, оперативник успел изучить совсем неплохо – спасибо Александру Борисовичу, с которым они вместе пообедали в замечательно тихом и немноголюдном ресторанчике в день отъезда. И посему, едва оглядевшись на полупустом и весьма холодном перроне, он как-то сразу понял неведомую ему Ларису Сергеевну Сурину, ни разу после отъезда не наведавшуюся на свою историческую родину.
Помимо обледеневшего под северными ветрами перрона в поле его зрения находилось здание самого вокзала – уныло-серое, облупленное, вполне гармонировавшее с точно того же оттенка небом, украшенным тяжелыми брюхастыми тучами. В воздухе витал почему-то запах керосина, живо напомнивший Владимиру Владимировичу его собственное полузабытое, очень раннее детство: их семья тогда жила на окраине Москвы, в бараке, где всегда, даже летом, стоял какой-то сырой холод и пахло керогазами, на которых жены молодых офицеров милиции готовили свои нехитрые обеды... Бараки, впрочем, довольно быстро снесли, семьи, проживавшие там, получили какие-никакие квартирки, а воспоминания о проживании в этой деревянной общаге быстро выветрились даже у взрослых, не говоря о детях. А теперь вот внезапно всплыли в Володиной памяти. Все-таки какая таинственная штука – запах!..
Но долго размышлять на эту тему Володе не пришлось. Единственная выходившая на перрон вокзальная дверь приоткрылась, выпуская довольно молодого человека в весьма приличной полудубленке и дорогой на вид шапке из норки. По его ищущему взгляду, скользнувшему по немногочисленному народу, вышедшему из поезда, и уверенно сосредоточившемуся на его персоне, Яковлев понял, что молодой человек прибыл сюда за ним. И не ошибся.
– Меня зовут Дмитрий Иванович Азаров, лучше просто Дима. – Он приветливо улыбнулся и протянул Володе руку. – Следователь местной прокуратуры... А вы Владимир Владимирович Яковлев?
– Неужели это написано у меня на лице? Кстати, лучше тоже просто Володя.
– Не совсем на лице! – простодушно пояснил Азаров. – Но вас, столичных, на фоне нашей провинциальной толпы просто нельзя не вычислить... И одеты своеобразно, и держитесь... тоже своеобразно.
Ни в своем далеко не новом пальто, слегка распахнутом, несмотря на встретивший на перроне холод, ни в манере держаться сам Яковлев ничего сугубо московского не находил. Но, может, со стороны виднее?
Заметив его несколько недоуменный взгляд, следователь расхохотался так заразительно, что и Володя невольно улыбнулся: парень, в отличие от здешних запахов, начинал ему нравиться.
– Ну вот вам одна-единственная деталь, – сказал Азаров. – У нас тут холодина, не заметить этого вы просто не могли, едва сойдя с поезда, верно?
Яковлев кивнул.
– Однако при этом пальто не застегнули и шарф вокруг горла тоже не обернули! Потому что у вас в подсознании застряло чисто московское соображение: мол, подумаешь, до метро добегу, а там в любую погоду тепло! Хотя прекрасно знаете, что никаким метро у нас не пахнет, дай-то бог, чтобы раз в полчаса автобус подошел!
– Вообще-то, – рассмеялся вслед за Азаровым Володя, – в подсознании у меня наверняка крутилась другая мысль: что меня встретят с машиной. Не угадал?
– Угадали, конечно! Но все равно прав я, а не вы!
За то время пока обсуждалось подсознание москвичей, с точки зрения следователя существенно отличавшееся от подсознания остальных россиян, мужчины успели, пройдя сквозь полутемный, давно не мытый вестибюль вокзала насквозь, добраться до той самой машины, о которой шла речь. Это оказалась «Волга» довольно старой модели, традиционно черного цвета. Судя по отсутствию водителя, за рулем был сам Дмитрий Иванович.
– Не шестисотый «мерс», конечно, но бегает вполне прилично. – Он распахнул перед гостем дверцу переднего пассажирского сиденья и терпеливо пережидал, пока Володя оглядывался. Правда, много времени на то, чтобы убедиться, что привокзальная площадь выглядит не менее уныло, чем вокзал, и окружена в основном панельными пятиэтажками вперемешку с деревянными домами, вновь живо напомнившими Яковлеву раннее детство, ему не потребовалось. – Ну поехали... – Азаров завел движок, охотно отозвавшийся с первого поворота ключа, несмотря на ощутимо морозную погоду. – Ничего, если поживете это время у меня? Гостиница у нас, конечно, не одна, а целых четыре, но в лучшей из них пару дней назад лопнули трубы... Как всегда, зима на российские просторы заявилась неожиданно, сами понимаете!
– А в тех, что похуже, что, отсутствие мест? – усмехнулся Володя, которому вовсе не хотелось, несмотря на то что приветливый представитель прокуратуры вызывал у него симпатию, жить под его присмотром.
– Так «похуже» означает вовсе не то, что вы, вероятно, подумали: это не три звездочки по сравнению с пятью...
– Ничего страшного, – твердо произнес Яковлев. – Это я только с виду столичная штучка, а на самом деле – вполне выносливый и морозоустойчивый мужик.
– Ну как хотите, – вздохнул Азаров, – но потом не жалуйтесь, что, например, еда в ресторане рассчитана скорее на зверей, чем на людей... И в любом случае вначале все равно заедем ко мне – пообедать с дороги, а то мама обидится смертельно, она стряпню специально в честь вашего приезда затеяла.
– Согласен, – улыбнулся Володя. – Мам обижать вообще негоже... Поехали!
11
Белокурый, широкоплечий Николай Щербаков, появившийся в особняке Суриных, как и обещал Турецкий, ровно через полтора часа после звонка в «Глорию», понравился Ларисе с первого взгляда. Располагал он к себе прежде всего ощущением какой-то особой надежности, исходившей от него столь отчетливо, что она даже почувствовала, как ею овладевает нечто вроде давно позабытого спокойствия. К тому же и позеленевшее от злости лицо Нины доставило Ларисе нечто вроде злорадного удовольствия: ее постоянная слежка за ней, явно усилившаяся после гибели Вадима и Веры, вызывала уже не просто протест – настоящую ярость.
