Из-под резко закрутившихся колес в лицо главбуха брызнул щедрый фонтан жирной деревенской землицы, которая угодила даже в рот.
— Мать ее так! — взвизгнул он, сплевывая мутную, с твердыми комочками, жижу.
— Что ж ты под самое колесо-то встал, — сочувственно покачал головой директор. — Посредине надо было. Сдвигайся.
Следуя совету шефа, исполнительный подчиненный переместился к центру багажника и уперся в него обеими ладонями. Добросовестно кряхтя и напрягаясь, он налег на машину всем корпусом. И ведь не зря старался.
«Волга», получив дополнительный заряд, благодарно взвизгнув колесами, сорвалась с места, словно и не буксовала. Главбух, потеряв под руками опору, вяло трепыхнувшись, плашмя рухнул в лужу.
— Экий ты неловкий! — оглянувшись, крикнул директор. — Перемазался весь с головы до ног, как свинья, чес слово.
— Не по своей же вине, — просипел бухгалтер.
— А по чьей? — удивился шеф. — Надеюсь, теперь ты понимаешь, что в машину я такого чухонца пустить не могу — чехлы потом не отстираются.
— А как же я тогда?
— Обыкновенно. Пешочком по чистой тропинке. До дому два шага осталось. Сам же давеча говорил.
Коля уже без труда различал ложь в ребячьих глазах и считал, что нужно двигаться дальше, то есть, переходить к взрослым.
Но с кем из них можно поиграть в «угадайку»? Ни дяденьки, ни тетеньки с ним дружбу не водили. Знакомые у него, конечно, были. Соседка Розалия Францевна, например — огромная женщина с толстенными ножищами и каменным лицом, в котором угадывалось недовольство уже при встрече с ребятами. Или дворник дядя Касымыч, говоривший на малопонятном языке и смотревший на людей узкими, как петли на пальто, глазами. В общем, знакомые были, но пользы от них не было. Оставалась только мама.
Вернувшись домой, Коля снял в прихожей сандалики и прошел в комнату. Мама гладила белье на круглом, укрытом сложенной простыней, столе.
— Мама, а давай с тобой поиграем в угадайку, — сказал он, запрыгнув на желтый с толстыми валиками диван.
— Давай, — легко согласилась она. — Если для этого дела не нужно бросать.
— Не нужно. Ты просто расскажи мне две истории, одна из которых будет ненастоящей.
— Ты хочешь послушать, как я сочиняю?
— Да.
— Ну, тогда слушай. В общем, скоро мы поедем жить в другое место. Может быть, даже в этом месяце. Завтра я получу зарплату и куплю тебе самый большой, с кремовыми розочками, торт. Это в награду за то, что не хныкал, когда в доме не было сладкого. Вот и все мои истории.
— А теперь мы сделаем так! — соскочив с дивана, подбежал к столу Коля. — Я сейчас буду тебя спрашивать, а ты старайся меня обмануть. Только не отворачивайся.
— Хорошо, хорошо, смотрю прямо.
— Мама… Первая история — правда?
— Да, — кивнула она.
— Мы переезжаем?
— Да, очень скоро.
— Хорошо. А вторая… про торт?
— Правда, — также уверенно сказала она.
Коля смотрел в большие мамины глаза и не видел в них ни капельки лжи. Неужели она так хорошо умела обманывать?
— Я не смог тебя раскусить, — признался он честно. — Давай, еще раз спрошу.
— Спрашивай, спрашивай, — улыбнулась мама, разглаживая наволочку.
Ему не хотелось, чтобы история с тортом оказалась неправдой. Лучше, пусть другая, с переездом.
— Мама, в первый раз ты меня обманула?
— Нет, — покачала она головой.
Настроение начало портиться. Ее глаза были честны. Значит, все-таки, торта не будет.
— Тогда обманула во второй раз?
— И во второй — нет.
И снова глаза мамы светились правдой. Именно светились. Потому что, когда человек обманывает, взгляд его становится неясным, расплывчатым, как бы двойным. Заметить это довольно трудно, легче почувствовать. Коля умел делать и то, и другое: ни одному мальчишке не удавалось обвести его вокруг пальца. А вот взрослым — пожалуйста.
— Я сдаюсь, — сказал он с кислым видом. Признавайся, где неправда.
— Нигде, — улыбнулась мама. — Все правда.
Он встрепенулся.
— И про торт?
— Да. Завтра получаю аванс и покупаю тебе самый большой торт.
— Ура! — крикнул он, обняв ее за пояс. — А зачем ты рассказала мне две правды? Мы же договаривались.
— Я не умею обманывать, сынок. И не хочу, чтобы ты этому учился.
— И я не хочу, мама. Но ты меня учишь быть честным, а на улице попадаются те, кто этой честностью пользуются.
— Их очень мало, сынок. Добрых людей намного больше.
— Может, и мало, но нам с тобой они попались, и мы, честные, им проиграли. Это неправильно, мы должны уметь от них защищаться. Как же тогда быть?
— Ну, хорошо, хорошо, давай играть дальше. Только теперь твой черед рассказывать, мой — отгадывать.
Он улыбнулся. Какая хорошая у него мама. Самая лучшая на свете.
Глава 6
Как только машина остановилась, Полынцев торопливо выбрался из салона.
— Я с тобой, Мошкин, больше никуда не поеду! Тебе только на велосипеде кататься, и то по безлюдным местам.
— Они сами виноваты, — оправдываясь, пробурчал коллега.
— Конечно. И тот автобус, и «Форд», и «Ауди».
— Да, представь себе — все! Наворуют прав, а потом скачут по дороге, как горные бараны.
— Чья б корова мычала. Все — катись к своим проверяющим. Нет сил, с тобой дальше разговаривать. Привет Вишняковой.
Дождавшись, когда машина тронется с места, Полынцев перешел дорогу и отправился на пляж.
Поговорить со спасателем в прошлый раз не удалось — второй труп спутал все планы. Но необходимость в беседе не отпала. Нужно было восполнить образовавшийся пробел, учинив культуристу жесткий допрос с пристрастием. Кстати, о пристрастиях.
Говорят, в царское время существовало несколько степеней допроса. Самая суровая предусматривала физическое воздействие, то есть пытку. Современные деятели на всех углах визжат о лютости советской власти, но восхваляют интеллигентность русского царизма. А между тем, культурные и образованные
