пути, а навстречу. Весной и осенью ходить по деревенским дорогам тягостно — распутица. Был у Тамары свой личный транспорт — старинный велосипед «Урал». В сухую погоду на нем хорошо, но по грязи шибко не разгонишься, тонет. Таскать за собой — лишний груз, и без того почтовая сумка тяжелая. В общем, мучилась в непогодицу Тамара, можно сказать, страдала.
«Волга», заблаговременно сбавив ход, прижалась к бровке дороги и, скрипнув тормозами, остановилась.
— Ну что, почтальон Печкин, никак к нам в поселок ковыляешь?
— К вам, куда ж еще по этой дороге придешь.
— А я в другую сторону.
— Я уж заметила.
— А ты б хотела, чтоб в твою?
— Да уж не отказалась бы.
— А не получится — я в другую.
— Вы, как вроде, издеваетесь надо мной?
— Нет, даже не думал. Просто жалко тебя, бедолагу.
— Жалко, так подвезли бы
— Как же я тя подвезу, если в другую сторону еду.
— Развернулись бы.
— Тут в поле начнешь разворачиваться — по самое брюхо увязнешь.
Тамара надула губы. Что за шутки, в самом деле?! Ну, не хотел подвозить, и нечего было расспрашивать. Она, между прочим, в попутчицы к нему не набивалась. Сам разговор затеял, да еще подтрунивать начал. Ехал бы себе мимо, не оглядываясь. Или надо ему чего? Да уж видно неспроста увязался. Сейчас опять, наверное, будет про кого-нибудь выпытывать. В последнее время все в сыщика играет, Шерлок Холмс деревенский. Одна беда — хитрость его белыми нитками вышита. Далеко ему до Николая Петровича. Тот и спросит о чем, так не поймешь: то ли интересуется, то ли советуется. А иногда сам что-нибудь рассказывает да нарочно привирает. Ты уж по собственной глупости начинаешь его поправлять, а, в конце-концов, все про все и выбалтываешь. Намедни он тоже что-то такое рассказывал: про распутицу, вроде бы, про трактористов, которые у дороги калымят. А она?.. Что же она ему тогда подсказала?.. И не вспомнишь теперь. Заговорил уши женщине, все в мозгах перемешалось. Вот как надо с людьми-то беседовать. Директору, конечно, до него не допрыгнуть. Без маневров спрашивает, как на сельском собрании. Ну, хоть в этом смысле интерес проявляет. Все одинокой женщине внимание.
— Ну, спасибо, что посочувствовали, — отвесила она картинный поклон.
— Да, пожалуйста. Как поживаешь-то?
— Нормально.
— Какие новости слыхала?
— Особо никаких, кроме той, что Колосков запил.
— Это потому что совесть мучает.
Тамара спрятала улыбку. Пинкертон называется. Сам проговорился, что подозревает Колоскова. Надо бы заступиться за мужика, ничего плохого он сделать не мог.
— А люди говорят: пьет, потому что с машины сняли, — возразила Тамара, поправив сумку на плече.
— Не-е. Это все от совести.
— Да у него совесть вроде бы на месте. Добрый мужик, хороший. Когда у вас зверьков украли, все сокрушался, что Мурзика его прихватили.
Директор слегка напрягся. Кажется, почтальонша что-то знала о краже. Нет, определенно, у него были способности к розыску. Вот так остановил женщину, расположил к беседе, задал пару уточняющих вопросов и, пожалуйста, сейчас получит важную для дела информацию. Только бы она не шла вразрез с его собственным расследованием, а то все еще больше запутается.
— Какого Мурзика? — спросил он, по-шпионски щурясь.
— Хонорика с покарябанной мордочкой — любимчика его. Он ему из дома гостинцы приносил.
— Ты откуда знаешь?
— Так не раз меня довозил — сама видела.
— И что он тебе про этого Мурзика рассказывал?
— Веселый, говорит, был. Служить умел, как собачонка.
— Именно его и украли?
— Ну да. Степан расстраивался очень.
Директор ликовал. Информация не только соответствовала его собственным выводам, но и давала в руки беспроигрышные козыри. Вот они факты, изобличающие вора Колоскова. Теперь уже не надо ничего придумывать, все сложилось само по себе. Нет, не само, конечно, а благодаря его исключительным способностям: редкому уму, тонкой интуиции, природной ловкости и смекалке. Да, да — смекалке.
Итак, патрон заряжен, курок взведен, осталось лишь прицелиться и выстрелить. Ну за этим-то дело не станет.
— Понятненько, — заспешил он, прикрывая окошко. — Некогда мне с тобой лясы точить — дела ждут.
Машина рванула с места, осыпав Тамару ошметками грязи.
Полынцев заглянул в темный проем. Внутри каркас был не пустым, как это показалось снаружи. Посредине стояла небольшая стенка, за которой начиналась узкая лесенка, уходящая в проем в бетонном полу. Сверху его прикрывала чугунная колодезная крышка. После упражнений с тяжестями, для Полынцева это был не вес — скинул, как соломенную шляпку.
В люке, разумеется, было черным-черно. Он вытащил зажигалку, потихоньку начал спускаться по ступенькам. Повеяло сыростью и земельным холодком. Когда углубился до уровня груди, чиркнул кремнем, заглянув вовнутрь. И ужас! Тотчас отшатнулся в испуге.
Там, внизу, на деревянном настиле лежал связанный молодой кавказец. Шея его была опутана проволокой, свободный конец которой уходил к монтажной скобе, торчавшей неподалеку из пола.
Полынцев вновь чиркнул зажигалкой, намереваясь пробраться к кавказцу. Очередной труп? Или живой? Хорошо бы, живой. Тогда бы кое-что, наконец, прояснилось. Но тут…
Жестокий удар сзади обрушился на его фуражку, словно та самая колодезная крышка. Сознание, будто засыпая, уплыло в темную бездну.
Главбух бежал за директором по территории зверохозяйства, стараясь огибать многочисленные лужицы. Впечатление при этом складывалось такое, что подобострастный подчиненный буквально пританцовывал перед горячо обожаемым начальником.
— Мурзик, понимаешь, у него был! — громыхал директор, шлепая по лужам. — Котика, понимаешь, завел! Теперь-то ты все понимаешь?
— Честно сказать, не очень.
— Ты такой же тупой, как и Колосков.
— Вы думаете?
— Я всегда думаю, в отличие от некоторых.
— Вы на кого-то сейчас намекаете?
— Само собой, естественно.
— На меня?
— С тобой и так все ясно.
— Тогда на кого?
— На Колоскова, мать его свинарка. Украл своего любимчика, а заодно и других, чтобы не так подозрительно было.
— Это Тамарка сказала?
— Нет, Тамарка про Мурзика сказала. Остальное сам додумал. Да тут и думать нечего — так все понятно. Значит, слушай сюда: денежный начет произвести, и как только отработает — пинка под зад.
