– З-здрав будь, ваш-ш пр-р-сх-тство… – хрипло промямлил бравый полковник, обогнув, как столб, полезшего было с представлением лейтенанта и на негнущихся ногах приблизившись к повозке, с которой не спешил слезать отлежавший бока страшный сенатор. – В…вых-х-х…
И все – на более сил не хватило. Уже мерещилось наяву закаленному в баталиях вояке: розыск, дыба, кнуты палачьи и каленые клещи. Ушакова знали по всей Великой и Малой Руси, каждый смертный, независимо от чинов и сословий, вздрагивал при одном упоминании страшного имени. А теперь, ни с того ни с сего, он вдруг собственной персоной пожаловал сюда, на задворки империи…
– Воруете, значит? – скрипучим голосом спросил старец, сверзаясь с повозки и волчьим взором окидывая казачье хозяйство.
– Отец родной! Что ж ты так… Кто ворует-то?! – в обиде великой воскликнул полковник, сжимая кулаки. Господи, вот нанесло-то! Если Сам прибыл, значит, такое воровство учинилось, что и сказать страшно!!! Откуда, господи? Вроде за всем догляд имеет, никаких серьезных вин за людом служивым нету… Разве озорство какое с калмыками? Так и то промеж себя всегда решали полюбовно, без доклада даже в Астрахань – не то что в Москву!
– А коли нет – пошто тогда прыснули, как крысята? – приподнял бровь Ушаков, сверляще глядя на полковника. – Пошто дрожишь, аки девица на свадьбе? Али черта узрел?
– Батюшка! – возопил полковник, дурея вдруг от морочного пронзительного взгляда и не зная, что и делать: то ли на колени бухнуться, побожиться истово, то ли рвануть саблю из ножен, развалить страшного старикашку до задницы да крикнуть клич своим – а ну, в клинки пришлых! – Да то… навет то, батюшка!!! Ни в чем не винны людишки мои, как и сам я! Хлебом присягаю…
– Ну, добро, коли хлебом, – неожиданно миролюбиво согласился старец. – Хлеб всему голова!
Ловко махнув дрожавшую крупной дрожью чарку на каравае, что держал обмерший Капуста, и отломив от свежеиспеченного хлеба добрый кус, Ушаков запихал его в рот, жадно зажевал – проголодался с дороги. Зыркнул по сторонам, призадумался на миг. Тут нельзя, как привык повсюду: давить людишек ужасом да страхом пред своим именем. Городовые казаки, конечно, уж не те босяки, что с Болотниковым шалили, – люди государевы, к службе гораздо приспособлены… Однако Дон тут рядом – не ровен час, палку перегнешь, так и снимутся тишком всей заставой, да и уйдут себе куда получше. Потом на сие представительство палкой никого не загонишь!
– Коли чист – бояться не пристало, – ласково сказал Андрей Иванович. – А то прям как детята малые… Я что – с рогами? Тьфу… Пусть не дрожат – не с розыском я, а по службе государевой. Веди гостевать – чего мы тут растопырились посередь двора…
Покуда размещали команду, Андрей Иванович в сопровождении Зотова бегло осмотрел хозяйство и окрестности. Неловко ему тут было вслепую, привык старый стервятник знать, что вокруг творится, где да как лежит – на новом месте свою работу всегда начинал с изучения обстановки и осмотра местности.
Калмыки – народ кочевой, на одном месте вечно торчать не приспособлены. Русскому представительству поневоле приходится подлаживаться под местный уклад, потому волгские казаки[33], как никто, лучше годны для такой миссии. Регулярный армейский гарнизон, поставь его здесь, будет слеп, глух и беспомощен.
Обосновать базу по всем правилам фортификационного искусства не представлялось возможным. Вкопанные по периметру лагеря нечастые колья, перетянутые крепкими рыбацкими сетями, – импровизированный забор; небольшие юрты, рассчитанные на компактное проживание десятка ратных людей; сборно-щитовой двухкомнатный домишко полковника, служивший одновременно штабом и апартаментами для приема гостей, а также нехитрые конструкции хозяйственно-служебного профиля – все это в случае необходимости за короткое время легко сворачивалось и грузилось на повозки (кибитки).
Впрочем, несмотря на временность и походный аскетизм, в лагере было чисто, опрятно и как-то по- особенному уютно. Все при своих местах, грязь скребками вычищена, дорожки галькой отсыпаны – даже отхожее место обнесено кольями, выметено как следует и колючкой[34] выложено. Воины хоть и со вчерашним бражным перегаром, но бодры, дисциплинированны и расторопны, морды круглые и сытые. И что самое приятное и удивительное для такого своевольного люду, как казаки: все стрижены, стираны и опрятны.
Особенно бросался в глаза этот необычный походный уют в сравнении с беспорядком, царившим в расположившейся неподалеку Ставке.
– Ага! – как будто чему-то обрадовался Андрей Иванович, поднявшись на шаткую сторожевую вышку, сколоченную из прочных жердей, сушенных еще с осени. Потеснив застывшего соляным столбом казачину, несущего службу на вышке, посунулся за перильца, приложил ладошку к бровям и, хищно втягивая ноздрями сырой гниловатый воздух, приправленный каким-то специфическим смрадом, с любопытством принялся всматриваться в детали окружающего ландшафта.
Пейзаж был мрачным и в общем-то в какой-то степени сродственным жизненному кредо Великого инквизитора. Единственное, что радовало глаз, – огромный парчовый шатер золотистого цвета в центре ханского куреня и опрятные шатры поменьше, что созвездием окаймляли господские апартаменты.
Все остальное – серо, скудно, неприглядно. В непролазной весенней грязи, среди куч мусора и нечистот, торчали сиротливо серые юрты челяди, вразброд, под открытым небом, жались друг к другу привязанные к кольям тощие верблюды и понурые лошади. Людей видно не было, и вообще создавалось впечатление, что Ставка вымерла, – ни единого дымка, несмотря на достаточно поздний для степняков час, ни детского смеха, ни обычного гомона служилой челяди…
– Вот срань-то, прости господи, – не сдержавшись, проронил привыкший ко всему Ушаков, собственноручно удавивший на своем веку не один десяток людишек.
Понятен стал смрад, наносимый временами ветерком со стороны роскошного шатра…
Вдоль дороги в центр Ставки торчали колья, на которых нелепыми изваяниями корчились десятка три окаменевших трупов. Чуть далее от центра, вдоль дороги же, возвышались несколько наспех сколоченных виселиц. На каждой в петлях болталось по паре вытянутых тел, тихонько раскачиваемых ветерком.
Рядом с виселицами были копаны неглубокие траншеи, в которых покоилось нечто, издали похожее на кучи грязного серого тряпья. В этих кучах с веселым урчанием возились жирные собаки, неторопливо выгрызая из тряпья нечто для себя особенно вкусное…
По поводу ситуации в Ставке Андрея Ивановича в общих чертах просветили еще в Астрахани. Хан божьей волей помре, буквально на днях, перед смертью преемником назначил десятилетнего сына своего от черкешенки Джан – Рандула.
И тотчас же в степном царстве рухнул устоявшийся за последние несколько лет миропорядок. Буквально с первого дня после похорон своего грозного мужа вдова вовсю принялась озоровать: сколотила коалицию, отчасти узурпировала ханскую власть и занялась междоусобной возней с князьями-конкурентами, которые имеют определенные шансы занять престол. Людишек гробит почем зря, страху нагоняет на родственников. Императорскому двору сейчас не до окраин, когда это кончится – одному черту известно…
– Ага! – повторился Великий инквизитор, осторожно спускаясь по ходившей ходуном лестнице. – Ага…
Правильно – императорскому двору сейчас не до окраин. В императорском дворе сейчас такая неразбериха, что ни в сказке сказать, ни пером описать! На очереди новая переворотная дива Лизавета, которая печется лишь о нарядах своих да о сладком времяпрепровождении – когда-то руки дойдут разгребать проблемы имперского центра, не то что каких-то окраин…
А коли в центре такой бедлам, окраинам сам бог велел веселиться по своему произволу. Хаос – первый признак безвременья и безвластия. В таком беспорядке всегда хорошо работается авантюристам и проходимцам. Любая пакость гораздо легче осуществима там, где имеет место разброд и шатание, нежели в условиях каких бы то ни было системы и порядка…
В завершение рекогносцировки Ушаков приглашен был полковником в баньку. Гостей ждали, топили с рассвета, пожалуйте на первый пар…
– Да откудова у вас тут баня? – удивился Андрей Иванович, с недоумением воззрившись на полковника. – Никак в какой юрте приспособили? А коли так – то смех, а не баня! Больно хлипка юрта для держания жару…
Недоразумение тут же выяснилось. Баня была оборудована в глубокой просторной землянке, обшитой изнутри деревянными щитами и утепленной юрточным войлоком. Роль каменки исполняла стародавняя
